Владимир МОНОМАХ

Великий князь Киевский (с 1113 г.), полководец

Сын Всеволода Ярославича и дочери византийского императора Константина IX Мономаха — Марии.

В 1076 году князь Владимир Мономах - внук великого князя Ярослава— один из руководителей русско-польского войска в Богемском походе. Но главное было ему предназначено свершать на юге — воевать с половцами.

В 1080 году зимой, а не как обычно по ранней осени, князья-ханы Асадука и Саука привели на Стародуб свою конницу. Мономах пошел на них со своей дружиной, а доверенные люди уже летели в степь — к родне мачехи, зовя степняков в помощь против степняков, приучая и кочевников к этому яду борьбы своих со своими за власть, славу и богатство. На Десне отяжеленные добычей половцы попали под русские и половецкие же, но враждебные им мечи. Ханов пленили. Степные вожди, не желая умирать, расплатились знанием, рассказав, что есть еще их силы, предводительствуемые Белкатгином, собирающие свою жатву недалеко от здешних мест.

Мономах скоро напал и на Бел-катгина после многоверстового ночного перехода и малого отдыха перед боем. Хан бежал, бросил всех пленных, обоз и своих воинов, частично плененных, частично зарубленных.

Через полгода — новая беда ломилась в дом: Ростислав по молодости нарушил хрупкую дружбу с переяславскими торками — непрочными союзниками Руси. Часть торков обложила Переяславль, желая напомнить здешнему князю, что город его стоит на границе Степи, часть двинулась привычной дорогой на Киев.

Попытка объять необъятное и на этот раз сыграла с ними жестокую шутку — торков, естественно, решили бить по частям. Мономах быстро двинулся к Переяславлю и, наткнувшись по пути на одну из орд, взял ее в мечи. Торков раскидали, а потом повернули коней и пошли в еще одну атаку.

С этой стороны удара ждали еще меньше — все были повернуты еще туда, откуда прибыли русские всадники: и спины так и остались спинами, испуганными, сжимающимися, готовыми принять удар. Многих торков здесь положили, многих, разоружив, пригнали по домам, самых же знатных повели на арканах к Переяславлю. Лето 1080 года подошло к концу.

Но не было конца, как говорили книжники, нестроению Земли. Подняли голову вятичи, никогда не любившие Киев, опять оживился Всеслав, на Волыни делили власть внуки Ярослава — сыновья Изяслава, Игоря, Ростислава. Со всем этим довелось разбираться главному помощнику великого киевского князя, главной опоре Всеволода — Владимиру Мономаху. На это ушло несколько лет, а в середине 1084 года очередной раз напомнила о себе вроде бы успокоившаяся Степь — опять большим походом пошли на Переяславское княжество половцы.

Здесь под Прилуками Мономах неожиданным ударом из крепости разметал их конницу. Назавтра была новая битва у Белой Вежи, стоившая неприятелю около тысячи зарубленных и двух плененных ханов.

Пришельцев гнали от одного пограничного городка к другому — Святославль, Торческ, Юрьев, Краснов. У Варина им был дан еще один бой и еще раз отняты пленные и обозы с награбленным добром.

В тот же год сидящие на Волыни Ростиславичи — Володарь и Василько — решили попытать счастья в нескончаемой шахматной партии власти и еще раз разыграть польскую силу. Всеволод, узнав о походе поляков на Владимир-Волынский, собрал общее войско и сам пошел на юго-запад. Князья повинились и были прощены, но Польшу великий князь решил покарать, чтобы не подбрасывала она своих дров в костер русских усобиц. Несколько городов сделались невольной жертвой большой политики — их показательно захватили и разграбили.

После этого русская рать ушла обратно. Владимир Мономах вернулся в Киев, где угасал его отец, где старая дружина и бояре не могли простить новому великому князю, что он в обход них выдвигает молодых подручников. Всеволод и сам видел, что молодые, чувствуя его немощь и оттого свою временность, нещадно пользуются властью, обирая всех, кого можно и нельзя. Но других у него не было, ибо лучшие люди Киева, ныне им обижаемые, всегда стояли за род Изяслава, привыкнув к его тихому правлению и видя, что дети пошли в отца.

И когда в 1093 году Всеволод умрет в Киеве, на его место сядет сын Изяслава Святополк. Мономаха же выгонит из Чернигова при помощи своих старых друзей-половцев Олег Святославович, и вновь князь Владимир Всеволодович окажется в Переяславле. Но прежде чем это произойдет, и страна вновь ввергнется в пучину междоусобицы, иная волна накроет Русь почти с головой — белые и черные половцы с низовья Левобережья и с правого берега Днепра, все колена ханов Шарукана и Боняка пошли вместе в набег. Впервые, как бы подавая пример русским князьям, намекая им, непонятливым, что в единстве — сила.

Десятки тысяч диких степных воинов до поздней осени безнаказанно топтали земли южных княжеств. Князья вместе с дружинами затворились по городам, отдав всю остальную землю на разор.

Смерть Всеволода еще раз оживила Степь — ведь даже при его жизни Русь не сумела дать объединенный отпор. Придя к новому великому князю Святополку, степняки потребовали возобновления мира и дани. Киев отказал — впереди снова была война. Но к этой войне князья не были готовы. Лучше всех это понимал Мономах, долгие годы водивший объединенные русские рати в походы против Степи. Святополк позвал с собой в поход двоюродных братьев — Мономаха, князя Черниговского и Ростислава, правившего в Переяславле.

Шли только конными дружинами трех князей — пешей рати не было, остальные князья на призыв Святополка не отозвались. У Стугны увидели на том берегу костры степняков. Князь Мономах предложил сдержать здесь противника и заключить с ним мир, откупившись. Остальные же решили драться. Их даже не остановил ночной дождь, добавивший в реке воды. Переправившись, встали на виду половцев у древнего вала. Здесь и сломал неприятель русские порядки, начав с киевской дружины.

Медленно-медленно дружины подавались назад, сминаемые все новыми лавами противника. Мономах скомандовал отходить черниговцам и переяславцам (Святополк и остатки его дружины успели к этому времени уже добежать до города Треполя, откуда они через день и уйдут к Киеву). Отступали к реке. И на переправе потеряли еще многих, одетых в железную броню. Одним из утонувших был князь Ростислав.

Так Мономах потерял брата-союзника и дружину. Князья все-таки пустили половцев на Русь. Те растеклись по всему левобережью Днепра, осадив городок торков — Торческ. Святополк послал на помощь городку новое войско. Торческ пал. Святополк решил, наконец, искать мира со Степью и начал сватать за себя дочь хана Тугоркана, главного вождя степняков правобережья. Мир был заключен, дани уплачены, князь повенчан. Через несколько недель Мономаха выгонит из Чернигова Олег.

Олег, севший и на этот раз в Чернигове при помощи половцев, обосновался здесь прочно: все же это была земля его отца, и его здесь привечали. Мономах укреплял Переяславль, чувствуя, что в Степи сейчас идет нечто особенное — она объединяется, а значит, не будет ему покоя.

Тугоркан ушел на Византию. Ему на смену из Степи вышла новая орда, ведомая ханами Итларем и Китаном, и подошла к Переяславлю.

Степняки потребовали великих даней за мир. Князь Мономах объявил им, что столько, сколько они просят, у него нет и надо за этим слать в Киев. Пока же он готов дать залог — сына. Маленький Святослав уехал к половцам, а оттуда в город приехал хан Итларь, как посол, почти уже как владыка, но — и как почетный заложник.

Из Киева прибыл гонец: Тугоркан был разбит греками, у Итларя и Китана, стало быть, войска не очень много, но Святополк ничем не может помочь — нет ни людей, ни денег. Все предстояло решать и вершить на месте. Собственно, выход был только один, и Мономах дождался, когда его предложат ему, и лучше, чтобы не свои, а пришлый, дружинник из Киева. Столичный посланец, умело подталкиваемый на нужные слова, скоро их произнес: надлежало перебить небольшую орду половцев и в городе, и у его стен, не надеясь, что с ними можно договориться, и не боясь, что в ответ на это последует немедленный набег-расправа Степи. Единственная сложность была в заложнике — его решили выкрасть.

Совесть же свою Мономах успокоил очень быстро — да, он нарушит свою клятву, которой обещал безопасность хану-послу, но разве тот сам не нарушил ее, забыв о мире, заключенном между половцами и Русью? Да и если он даже будет проклят, но спасет город, — что перевесит на весах его собственной совести?

Так как из Киева помощи не ожидалось, в ночь на 24 февраля 1095 года, по приказу Мономаха, несколько дружинников, одетые как половцы, и торков, знавших половецкую речь, вышли из-за тихо приотворенных городских ворот в темноту. К лагерю степняков. Их вел киевский гонец Славята, сам предложивший этот план. Охрану перебили. По сигналу городские ворота открылись и оттуда ринулась вся Мономахова рать. Отбившие княжича дружинники, не дожидаясь подмоги, бросились к шатрам Китана — Славята вытащил хана из его полумрака и зарубил на снегу.

В городе не узнали ничего. Вернее, в той его части, где поселили предусмотрительно напоенных половцев. Утром их позвали на завтрак. Степняков заперли в большой избе и расстреляли через специально проделанные отверстия в потолке. Теперь должно было ждать ответа из Степи — там не могли бы забыть о гибели своих вождей. Ждать, сидя в своих городах, и надеясь, что сумеешь отбиться от врага. Или как надумал сейчас Мономах — не ждать, но пойти к половцам в гости. Он так и предложил Святополку, который, прознав об избиении степных послов, привел брату свою дружину в помощь. Обещался помочь и Олег — но не пришел, да и не до походов ему было — он принимал чудом спасшегося сына Итларя, с немногими людьми убежавшего из-под Переяславля.

Киевский князь в конце концов согласился, и русская рать растаяла в мглистой метельной круговерти зимней степи. Войско скрытно подошло к первому половецкому стану и напало на него. И вновь неожиданный ночной пеший бой оказался не для кочевников — большая их часть легла под русскими мечами, лишь малая пробилась к лошадям и ушла в соседний лагерь, бросив семьи и добро на произвол победителя.

Войско князей пошло по следам этих счастливцев и ударило по очередному лежбищу половцев. И вновь многие погибли, немногие спаслись, бежав к соседям. И снова шли по этим, кое-где запятнанным кровью следам. И так несколько раз. Пока в округе не осталось ни одного половецкого лагеря, пока не устали дружинники и Мономах холодным умом не решил — хватит. Теперь можно и уходить — не стоит так долго испытывать удачу. Из Степи пошли сотни и сотни пленников, десятки и сотни телег с добычей, все то, что некогда Степь вывезла от своих соседей или приобрела в других местах в обмен на вывезенное.

Князья же решили закончить дело с ханами-послами и потребовали у Олега Черниговского выдать им спасшихся из-под Переяславля. Потребовать-то потребовали, но ответа не дождались — как бы отвечая, Степь выдавила к русским рубежам новых половцев, но уже не своих приднепровских, а дальних, причерноморских. И вновь были стычки, грабежи, пожары, погони.

Мономах предложил собраться всем князьям решить вопрос об общих усилиях против степной угрозы. Написали Олегу — он отказался, сказав, что никто ему не судья. Его долго уговаривали и, лишь убедившись, что в своем нежелании дружбы он столь же крепок, как и в ненависти к ним, пошли походом на Чернигов. По пути к ним присоединился Давыд Игоревич, вызванный с Волыни.

Но обложить в Чернигове Олега не успели — он, зная, что слишком тесная дружба со Степью оттолкнула от него часть горожан, бежал оттуда в Стародуб. В мае 1096 года началась осада крепости. Более месяца обложенный город держался, а потом его жители сами предложили Олегу помириться с братьями, ибо они уже более не могли умирать за него.

Олег сдался. У него забрали Чернигов и выделили Муром. Проигравший уехал, но забот не убавилось. Хан Боняк сжег знаменитое Берестово у самого Киева, а вскоре к Переяславлю подошел Тугоркан — именно к городу Мономаха, поскольку к Киеву было ему идти неудобно: там сидел его зять, здесь же — предатель и убийца его ханов.

Святополк не страдал сентиментальностью и, когда Мономах попросил о помощи, повел к нему свою рать. Братья шли вместе — в день подступа Тугоркана к Переяславлю Мономах был в Киеве.

Братья с дружинами тихо подобрались к собравшемуся штурмовать городские стены неприятелю и с ходу ударили по его тылам. Одновременно с этим открылись крепостные ворота, и оттуда вышли все, могущие держать оружие: на границе со Степью привыкли думать своей головой, решать быстро и правильно — другим здесь было не выжить. И теперь переяславцы поняли, что это их единственный шанс выжить.

Половцы, не привыкшие к долгому прямому бою, да еще и в окружении, как-то разом утратили воинский кураж. И скоро началась не битва, но избиение. Князья приказали на этот раз дружинникам пленных не брать, кроме самых знатных ханов, узнаваемых уже на Руси в то время даже не по одежде и повадкам, а в лицо. А горожане никогда особенно и не любили брать в плен своей волей, разумно предполагая, что сегодняшний пленный, назавтра выкупленный, послезавтра зарубит тебя прямо на пашне лихим наскоком. Надежнее было не рисковать.

Степняки рассыпались по округе в тщетной надежде спастись, но русские кони, кормленные ячменем, имели большую выносливость, чем пасущиеся лишь на траве степные, и половцев догоняли и секли весь день — под городом, по берегам Трубежа, приютившего Переяславль, и далее до Днепра. Лишь малая часть сильных духом воинов (такие всегда есть в любом войске, и только тогда оно становится непобедимым, когда таких большинство) осталась прикрыть своего хана, ибо в бою — первый удар туда, где вождь и стяги,

Символ войска: падут они — и коне Они мужественно бились, но мужества было не меньше и у нападавши к тому же их ненависть была конкретнее и ярче, а воинского умения больше. Тугоркан бился в первом ряду своих, как и положено полководцу, защищая стяг. Но чей-то ловкий удар прекратил его сопротивление, знамя его почти тут же рухнуло и толпа — более не войско — думала лишь о спасении. Оно досталось; очень немногим, а миновало же большинство, включая сына Тугоркана родного брата жены Святополка.

Зять приказал похоронить тестя в Берестове, только что разграбленном соседом ныне уже не опасного хана. Другие еще были опасны - пока шла битва под Переяславлем, хан Боняк вышел под Киев ранним утром 20 июля. И не идя на городской приступ, тут же пошел громить пригород и округу. Раздор был большой — половецкое войско увидели уже почти у городских стен, и мало кто из окрестных жителей успел спрятаться в городе.

Боняк разгромил, осквернил и ограбил Печерский и Выдубицкий монастыри, таща все мало-мальски ценное, сжигая и ломая, что не мог унести, надругаясь над тем, во что верили его противники. Что было с точки зрения вечной войны непримиримых врагов совершенно правильно: ибо сломить неприятеля можно не только мечом, но и иным поступком и даже словом, уничтожающим все самое дорогое.

Сделав все, что задумали, половцы ушли — и вновь их не догнали киевский и переяславский князья. Многие же — и князья, и их приближенные — радовались их неудаче. Первым, как всегда, дал о себе знать Олег. Он шел на Муром, где пока сидел сын Мономаха Изяслав (ибо Муром был Олегу обещан не сразу, а немного погодя, но Олег не захотел ждать), и потребовал себе город. Ему отказали, и в сентябре того же многострадального 1096 года его войско пошло в бой. Воинов у него было меньше, но полководцем он показал себя таким, каких мало на Руси, и сейчас он в полной мере использовал свой опыт; его отборные дружинники, прошедшие с ним тысячи верст в походах и боях, прорвали заслон Изяславовых телохранителей и зарубили муромского князя.

Обезглавленное муромское войско, разом лишившись вождя и стяга, побежало в город, который тут же открыл свои ворота подъехавшему Олегу, — приехал по праву сильного новый господин и хозяин. Затем Олег двинулся к Суздалю, который оказал не очень стойкое сопротивление. Следующий город— Ростов — не сопротивлялся вовсе. Войско шло дальше — от городка к городку, и скоро весь Ростово-Суздальский край до Белоозера управлялся Олеговыми наместниками, решившими пока суть да дело быстро собрать побольше даней с земли. Ибо кто знает, какой ответ даст Мономах, узнав о случившемся?

Мономах дал ответ. Узнав от сына Мстислава Новгородского о смерти его брата и своего сына, он как-то разом понял, что и его зацепили острым когтем усобицы, от которых единое достижение на Руси — разор и гибель. И не стал посылать рать на убийцу сына, но послал письмо: «...не враг я тебе, не мститель. Не хотел ведь я видеть крови твоей у Стародуба; но не дай Бог видеть кровь ни от руки твоей, ни от повеления твоего, ни от кого-либо из братьев. Если же я лгу, то Бог мне судья и крест честной! Если же в том состоит грех мой, что на тебя пошел к Чернигову из-за поганых, я в том каюсь, о том я не раз братии своей говорил и еще им поведал, ибо я человек... Ибо не хочу я зла, но добра хочу братии и Русской земле. А что ты хочешь добыть насильем, то мы, заботясь о тебе, давали тебе и в Стародубе отчину твою... Если же кто из вас не хочет добра и мира христианам, пусть тому от Бога не видать мира душе своей на том свете! Не от нужды я пишу это, ни от беды какой-нибудь посланной Богом, сам поймешь, но душа своя мне дороже всего на свете».

Олег не ответил, вернее дал ответ, начав созывать дружины из Чернигова, Тмутаракани, Смоленска, Ростова, Суздаля. Мономах послал против него свою рать, дав наказ Мстиславу также двинуть войска из Новгорода. Отец решил отомстить, наконец, за сына, но его первенец не мог решиться умертвить дядю и своего крестного отца. Поэтому, разбив Олега, он не разорил его земли, но уговорил примириться с двоюродными братьями.

Олег примирился, и результатом этого примирения стал съезд в 1097 году в замке Мономаха — Любече — всех главных русских князей. Итогом съезда стали общие слова князей: «Зачем губим Русскую землю, сами на себя ссоры навлекая? А половцы землю нашу расхищают и радуются, что нас раздирают междоусобные войны. Да с этих пор объединимся чистосердечно и будем охранять Русскую землю, и пусть каждый владеет отчиной своей». Так решено было воевать со Степью сообща, усобицы же прекратить, закрепив за каждым князем земли его отца. За попытку изменить этот порядок князья поклялись наказывать отступника все вместе.

Но мира, провозглашенного в Любече, не получилось: сразу же по окончании съезда Святополк Киевский вместе с Давыдом Игоревичем Волынским захватили своего племянника Василька и ослепили его. Земли Василька на юго-западе Руси Давыд захватил себе. Сердце Мономаха не выдержало: вместе с Святославичами — Олегом и его братом Давыдом — он пошел на Киев. Здесь Святополку предъявили ультиматум, и великий князь принял его: он поклялся, что не виновен в преступлении и готов вместе с остальными покарать волынского клятвопреступника. Объединенная рать двинулась на Волынь, но здесь пришло известие, что князь Василько Ростиславович простил своего дядю Давыда и просит остальных его не наказывать.

Войско ушло обратно, Василько же начал войну, ни с кем не желая разделять сладость мщения. Он обложил Давыда в Волыни, добился выдачи своих палачей и расстрелял их из луков на виду всего города. Это было только начало, затем в борьбу за власть на Волыни включились поляки, венгры, половцы, Киев, Переяславль. Было много крови, смерти, обид. Лишь через два года наваждение как-то кончилось, и все обнаружили, что сидят по своим старым местам. И поэтому в 1100 году в городе Витичеве опять был новый съезд князей, который вынес приговор по Волыни и начал готовить общие силы против Степи — против Боняка и Шарукана. Правда, одно дело решить, а совсем другое — начать на самом деле подготавливаться к походу. Всем князьям, кроме сидящего на самом порубежье Мономаха, вдруг стало недосуг, и пошли разговоры, что лучше-де заключить со Степью мир, отказавшись все же от дани половцам, ибо ныне Русь окрепла.

Ханы поспешно откликнулись на предложенные переговоры— прослышали о решении князей предпринять общий поход и жаждали опять получить с князей откуп, а уж потом прийти с неожиданной облавой, чтобы взять еще. Мир же им не нужен — иначе откуда добыча? Да и не мог быть с ними мир, ибо в этих делах хан за хана не отвечал; договор заключал один, а грабил его лучший друг и сосед, на другой же год менялись. Все понимали это, но Степь хотела сбить накал противостояния русских, князья же не желали тратить силы на то, что и так должен был делать в силу обстоятельств Мономах, не хотели помогать ему этим совместным походом укрепиться и возвыситься. Сейчас заодно против него были и Святополк, и Олег с братом Давыдом.

Кроме всего прочего, старшие князья не могли простить Владимиру, что именно его сын Мстислав правит в Новгороде. Давыд Святославович пытался там укрепиться, так город его не принял.

И все же мир, вечный мир — отныне без выкупов — был заключен 15 сентября 1101 года. Через год — опять по осени — вечность для половцев кончилась: Боняк пошел на Переяславль. Мономах был в Смоленске и привел рать оттуда. Святополк также приготовил дружину, чтобы встать плечом к плечу с братом: он соблюдал интересы не только всей Руси, но и Киева, ибо половцы, пограбив переяславские земли, прошлись и по киевским. Братья преследовали Боняка не один день, но везде видели лишь его следы — пепелище и разорение, — сам же хан так и не дался в руки. Вновь ушел с добычей к себе.

И вновь князь Мономах предложил бить кочевников не тогда, когда они неуловимой облавой шарят по Руси, не тогда, когда они, отяжеленные добычей, исчезают как призраки в пыльном мареве, но на местах их природных кочевий, у их станов, где они беспечны, ибо чувствуют себя в привычной, степной безопасности, где их добро и их семьи, все, что они по обязанности сильного будут защищать у своего рода. Киевский князь, глядя сумрачным взором на очередное разорение своей земли, на этот раз согласился.

Но к марту 1103 года, когда собрались их дружины, он уже проиграл Владимиру Новгород, и потому его воины начали роптать. Они возражали не против самого похода в глубь Степи, но против его сроков, говоря, что весной погубят они и крестьян-смердов, и коней их, и пашню. Переяславский князь, также не вчера рожденный, отвечал им, веря, что слово его разойдется из дружинных шатров по Руси, и многие поймут его суровую правоту: «Дивлюсь я, дружина, что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не промыслите о том, что вот начнет пахать смерд, и, приехав, половчанин застрелит его из лука. А лошадь его возьмет, а в село его приехав, возьмет жену его и все именье? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?»

После этих слов все долго молчали, вспоминая былые годы набегов, смертей, годы оглядчивой жизни, убивающей пугливых и делающих седыми до срока смелых. Думали о жене, детях, доме, лишиться которых можно в одно мгновение. И успеешь ли их защитить? Наконец, Святополк встал. Все смотрели на него, князь же, выпрямившись, произнес: «Вот, я готов уже». Мономах обнял брата. Пора было начинать сбор сил. Из Чернигова со всей дружиной явился Давыд Святославович, из Полоцка — сын Всеслава, также Давыд. Шли и пешие рати с Волыни, Смоленска, Ростова.

Поход готовили тщательно — пеших воинов, главную, по мысли Мономаха, силу против нестойких душой степных конников, вооружили луками, топорами, копьями, щитами. Для них же приготовили ладьи, на которых разом и двинулись, как только Днепр чуть освободился ото льда. Доплыв до острова Хортицы, далее двинулись своим ходом к реке Молочной, несшей воды в Азовское море. Шли, выставив вперед сторожевые заставы, возглавляемые сыном Мономаха Ярополком.

Молодой князь взял с собой в передовой отряд, помимо конных, еще и пеших воинов, надеясь не только заметить вражескую разведку, но и перехватить ее, как задумывал отец. Так и произошло. Половецкие сторожа оказались более беспечными и просмотрели русскую разведку. Та же по приказу Ярополка пропустила степняков мимо и, только взяв половцев в кольцо, обнаружила себя. Лишь малой части степных воинов удалось прорваться — остальные полегли тут же. Но и прорвавшиеся не избежали общей участи — их слабые по весне кони скоро подставили своих всадников под русские мечи. Здесь погиб и предводитель половецкой сторожевой заставы хан Алтунопа, хорошо известный на Руси как опытный воин, не проигравший ни одной битвы. Значит, поняли русские, время хана прошло. А может быть, начинала теплится мысль и всех остальных степных вождей тоже?

4 апреля русские князья, воодушевленные легким разгромом половецкого дозора, приняли предложение Мономаха — или вынудить степняков к общему, главному сражению, или разорять их станы до самого Дона, пока те все же не примут сечу. Половецкие ханы решили дать бой. Зная, что идет большой поход русских, они долго совещались: принять битву, не желанную им сейчас, или уйти в Степь. Но кони еще не нагуляли силу, в лагерях было много добра, которое так просто не увезешь. Да и отступив без сопротивления, не надломят ли они хоть чуть-чуть волю своих воинов? И не избавит ли это навсегда от глубинного страха перед Степью русскую рать?

Они решили принять бой. Принять, по сути дела, на условиях противника: не было возможности летучим отрядам кочевников с маху ударить, взять свое, посечь сколь успеется — и отскочить, становясь невидимым и недостижимым для противника. Оставалась еще одна воинская хитрость, столь любимая половцами, — притворным отступлением заставить противника забыться, поломать свой строй: в этот миг слитно отступавшие степняки разом поворачивались к своим загонщикам и разом били их, думающих уже больше о личной мести, славе или добыче. Но когда ханы повели своих воинов вперед, они поняли, что сегодня этого не получится. Ибо Мономах привел из своих земель — прежде всего из Смоленска, Ростова, Суздаля — кроме конных дружин, пешую рать, которая уже не раз верно послужила ему и против половцев, и против чешских рыцарей.

Он сумел найти время обучить свою пехоту действиям в строю бесчисленное количество раз заставляя их размыкать и смыкать строй превращая шеренги людей, вооружен ных кто копьями, кто топорами, кто луками, в единое целое. Веря в то, что пешая рать сможет сковать конную силу половцев, он приложил максимум усилий, чтобы она, его рать, как можно более походила на войско его предков — Святослава, Игоря, Владимира, чьи воины всегда гасили ответным ударом любой наступательный порыв вражеской кавалерии, в том числе и той, что была обучена биться с пешими войсками.

И сейчас, глядя на разворачивающуюся с оледеневшими лицами на поле грядущей брани пешую русскую рать, Мономах думал, что такова судьба Руси — всегда идти путем жертв, дабы избавиться от еще больших потерь. Как опытный полководец и умелый воин он понимал, что конные лучники — самый грозный вид войска, недаром Византийская империя уже сотни лет все свои главные победы одерживала с помощью привыкших воевать именно так варварских союзников. И, подобно своей предшественнице Римской империи, проигрывает битвы, если приходится воевать с таким войском.

Пехота не может противостоять конным стрелкам, какими бы большими ни были щиты и мощными луки: у врага такие же стрелы и свобода маневра, и победа должна быть за ним.

Теперь против Мономаха шли конные лучники. Но им некого было противопоставить. И встали те, кто, пожертвовав собой, должен был погасить порыв конных лав, смешать их и подставить под удар русских конных флангов.

Волна за волной накатывала степная конница на русский волнорез, который подавался лишь на считанные шаги и тут же упруго выгибался обратно, пропуская через себя лишь редкие капли отдельных храбрецов, которых добивали тут же, не давая времени осмыслить всю ненужность своего геройства. Перед русской пехотой образовалась мешанина из мечущихся и умирающих лошадей, из мертвых и пытающихся выползти за пределы русских копий степных всадников. Новые атаки, и ханы это видели, давались все тяжелее. Пока не стали невозможны. Половецкие полководцы решили было отвести свое войско, дабы, перегруппировав, попробовать новый удар в новом месте. Но не успели: Мономах дал сигнал, и по степнякам с флангов стеганули русские дружины, взяв половецкого кабана в стальные клещи мечей.

Боковой удар свежих войск на свежих конях сломил мужество неприятеля, и он ударился в массовую панику — бегство. Их преследовали на тех же свежих, тренированных на долгий круглогодичный бой лошадях, и поэтому спаслись немногие. Степь потеряла в этот день тысячи своих храбрых и умелых воинов, включая двадцать ханов, имена которых десятилетиями вызывали зубовный скрежет ненависти и страха: Урусоба, Кчия, Арсланопа, Китанопа, Куман, Асупа, Куртх, Сурьбан и иные.

А одного хана — Белдюзя — взяли в плен дружинники Святополка живым и израненного, и грязного, окровавленного привели к киевскому князю. Хан предложил за свою жизнь и свободу большой выкуп, но Святополк отправил его к Мономаху, командовавшему битвой и потому принимавшему после нее самые главные решения.

Князь двинул рукой, и его ближние дружинники крест-накрест махнули саблями. На это молча глядели многие пленные и все русское войско, знавшее не хуже своего вождя меру воздаяния за свершаемое.

Лишь самый краткий отдых позволили русские князья своему войску после окончания битвы. Как только запаленное дыхание людей и лошадей не стало слышно по степи, как только перестали дрожать руки, державшие оружие, воины двинулись вперед. Надо было докончить начатое, разорив все, что можно, дабы отбить охоту к новым набегам на годы и годы.

Было захвачено и разбито множество половецких станов: тысячи русских пленных, бывших там, вернулись в свои дома, десятки тысяч лошадей — главное богатство степняков — угнали на Русь. Множество иной добычи увезли в эти дни в Переяславль и Киев, Чернигов и Смоленск, Ростов и Суздаль, в иные города — страна возвращала украденное у нее за многие годы и десятилетия.

Русь колокольным звоном встречала победителей.

В 1107 году, в августе, Боняк с Шаруканом вновь привели все свои силы большим походом, пригласив к нему многих ханов из других орд. Их общие силы осадили Лубен, но предусмотрительный Мономах, чувствуя, к чему идет дело, еще с лета спрятал в Переяславле сильную дружину, состоящую из дружин многих княжеств и городов. С ней и пошел князь Владимир против врага. Даже не пошел — полетел, ибо его войско, с ходу переправившись через Сулу, так скоро ударило на степняков, что их разведка не успела среагировать на передвижения врага.

Ханы были настолько не готовы к битве, что даже не успели отдать приказ развернуть боевые стяги. И тут же решили, что и нечего их разворачивать — время есть только на то, чтобы бежать и спасаться. Так они и поступили. Как самые мудрые и многоопытные, они бросились в Степь конными, некоторым же из подданных, менее умным и дисциплинированным, но более ленивым и беспечным, бежать пришлось пешком. А куда убежать в степи пешему от конного? До первой кочки, на которой удобнее вытянуть шею — либо под саблю, либо под аркан.

Все убегавшие в беспамятстве пешими уже никогда больше не грозили русским границам. Как и большинство конных, ибо их преследовали зло и неутомимо до самой реки Хорол, где Шарукан, пожертвовав всем своим сопровождением и телохранителями, сумел уйти. Иные легли в ковыле. На десятки верст, куда их складывали русские, не желавшие их более видеть у своего дома.

Уже в январе 1108 года орды хана Аепы, кочевавшие недалеко от границ Руси, захотели с ней мира и дружбы.

Договор заключили, и единый монолит половцев был нарушен, ибо Аепа просил не даней, а возможное и права выжить, если его дорога пересечется с русским путем. Все ближе этот путь подходил к кочевой тропе Шарукана, вождя донцов, от которых было больше всего забот и хлопот.

Но киевский князь Мономах решил поделить хлопоты поровну, и в начале 1109 года по его примеру переяславский воевода Дмитрий Иворович отправился вместе с конницей и пехотой пройтись по половецким станам, чтобы и летом помнилось.

Придя к Донцу, он разгромит конные сотни половцев, измотав их пешей ратью и добив атаками дружин с флангов. А потом пройдется по их лагерям, громя их, освобождая пленных и забирая добычу,— то, ради чего и рискует степняк жизнью. Привез он своему князю и тайное знание, выданное не слишком сильными духом пленными, — стоит на Дону и готовится Шарукан к летнему походу, пишет ласковые письма на Днепр Боняку, зовет его с собой. А тот не против, желая вновь пощупать крепость русских границ, почувствовать щекочущий запах гари вчерашних домов сегодняшних твоих рабов.

Надобно было сбить половцев с их забывчивого желания, и объединенные дружины Киева, Переяславля и Чернигова по весне 1110 года пошли к городу Воиню, туда, где был незримый рубеж со Степью. Здесь и встретили русские полки половецкие орды, шедшие за добычей и славой. Увидев блеск русских мечей, степные конники резко повернули своих лошадей и затерялись вдали. Русская земля еще год могла жить спокойно. Еще один год мира в череде бесконечных лет войны Русские князья решили следующим, 1111 годом пойти на Степь всей Русью. Они обратились с просьбой к митрополиту Никифору, и он прислал в их войско, собранное из дружин Святополка, Мономаха, Давыда и Олега Святославовичей и их сыновей, из пешей рати многих русских княжеств, епископов и священников. Чтобы всем было видно: идет не войско на войско, но вера на веру, вера защитительная на веру грабительскую.

Войско выступило в поход 26 февраля 1111 года — вновь победило мнение Мономаха о том, что половцев нужно бить по зиме, когда кони их слабы, люди не ожидают удара, морозы же главные прошли.

7 марта на реке Ворскле, пройдя более 250 верст, русская рать вновь помолилась о грядущей победе перед большим крестом, воздвигнутом на прибрежном холме. Помолившись, вновь двинулись к Дону. Но неприятеля все не было — он собирался в глубине степи с силами и духом и на время уступил русским свою столицу Шарукань.

Подойдя к городку 19 марта, князья послали вперед священников — дабы они молитвенным пением напомнили всем бывшим там русским людям о том, какого они корня. Молитвы не только пробудили память у сидевших в городке православных, но и разум у всех остальных: вожди Шарукани вышли из-за ворот городка и сдали его на милость победителя. Милость была оказана — жизнь и свобода дарованы. Избавление же от пленных, табунов и богатства половцы посчитали удачей, ибо все ныне взятое у них было когда-то отнято и ими. Но иначе — среди крови, огня и смертных криков.

Утром Мономах двинул войско к городку Сугрову, откуда не раз лихие наезды проходились по русской земле. Сугров был укреплен более Шарукани — и вал насыпан повыше, и колья по нему натыканы, так что и защитники его были посмелее — решились не сдаваться, а биться с неприятелем, веря, что главное войско, к которому уже кинулись гонцы, придет на помощь, но помощь не пришла. Русские начали закидывать их деревянные бастионы горящими стрелами и огненной паклей.

Подождав, когда огонь сгонит с вала его защитников, тараном вынесли главные ворота и взяли город. Когда уходили, город уже догорал, скрывая в огне всех тех, кто предпочел смерть плену.

Войско молча стояло на берегу реки, глядя на ее глубокие, спокойные воды и вспоминая, чту приходило с ее берегов и чту стоило до них дойти. Наконец, среди всеобщей тишины князь Мономах сошел с коня, снял шлем и зачерпнул им донской воды. Поднял так, чтобы было видно всем — и все увидели, как плеснула солнечным лучом чистая вода в золоченом шлеме. И выпил ее — символ скорой победы. За ним пили Святополк, Давыд Черниговский, младшие князья, их дети и племянники, бояре-воеводы, дружина — все войско.

На утро разведка донесла, что невдалеке на речушке Сольнице собираются степные силы. Ханы уже приняли решение дать бой, и суждено ему было произойти здесь, в этом месте.

Князья выехали перед войском и расцеловались на глазах у всех, прощаясь. Все старое было забыто и отринуто — ныне никто не знал, кому суждено выйти из сечи. То же самое начали делать и воины — прощаясь и со старыми друзьями, и с только что знакомыми, породненными единым строем и общей судьбой: победить или умереть.

В сумерках 24 марта на них двинулось никогда еще не виданное и изумляющее своим числом половецкое войско. Не виданное и своим маневром, ибо наученные горькой практикой фланговых ударов, они теперь решили равномерно ударить и смять все войско Мономаха, и поэтому удар одновременно пришелся и по центру русских, и по обоим их флангам. Степняки лишь на считанные минуты остановились перед неприятельским строем, чтобы дать залпы из луков, и тут же, не отступая, не перестраиваясь, пошли врукопашную, веря, что их достаточно для того, чтобы прорвать русские порядки, расщепить их, а уже потом и добить.

Бой перемещался долгое время лишь на несколько шагов вперед-назад, но, наконец, воины Мономаха, более привычные к строю и тесноте рукопашного боя, начали все ощутимее нажимать на врага. Половцы не стали ждать окончательного перелома и отступили еще многими силами в то время, как на землю пала ночь.

Через день-два Степь начала приходить в себя, подошли и еще многие сотни и тысячи воинов, и опять можно было попробовать решить вопрос с русскими не хитростью, но силой. Князья думали также и, прознав о новом скоплении врага, решили идти ему навстречу.

Как и три дня назад, Мономах был на правом фланге построившегося к битве войска, Святополк в центре, Давыд с сыновьями и племянниками — сыновьями Олега — слева. Войско построилось, готовое, как всегда, отразить все атаки, но внезапно Мономах увидел, что неприятель готовится не просто ударить по его войску, но окружить его целиком. И увидел, что сил для этого у ханов достаточно — все вокруг было черно от их воинов. На этот раз не только конных, но и пеших. И тогда князь Владимир приказал не ждать воли половцев, но навязать им свою, и двинул русское войско вперед, на врага.

Как бы вторя людской брани, в небе разразилась буря, и русский полководец решил использовать ее — он приказал своему правому крылу забирать еще правее, лишь затем завернув его на степняков. Получилось по задуманному, и половецким воинам приходилось отворачиваться не только от русских стрел и блеска мечей, но и от дождя и ветра. Но они держались. И так крепко, что пришлось почти шестидесятилетнему Мономаху самому повести избранную дружину вперед.

В это время пришла просьба о помощи от Святополка, принявшего на себя главный удар противника. И Мономах повел туда под своим стягом переяславцев. Его боковой удар отрезвил степняков и дал передышку киевлянам. Они начали понемногу идти вперед. Вперед также шаг за шагом пошло и правое русское крыло, и, наконец, они сделали то, на что их с самого начала нацеливали князья-полководцы: вбили клин между конными лавами и теперь терзали каждый отряд отдельно, не давая им более выстроить единую линию-цепь.

Половцы бросились в отступление, к спасительному Дону. Их долго преследовали сначала по полю, усеянному телами павших, а потом по все более и более чистой степи — и все равно половцев полегло в бою более десяти тысяч. И были еще тысячи пленных, которые скоро сами стали выходить к русскому обозу, зная, что лучше сдаться сегодня уставшему победителю, чем завтра попасть под облаву.

Русские захватили громадную добычу. Мономах, по сговору со всеми князьями, объявил, что вся добыча принадлежит только войску — за заслуги перед Русью, князьям же хватит лишь славы.

Слава была великая — по всей Европе, в Константинополе и Риме, в Германии, Польше, Венгрии, Чехии, в иных странах эхо донской победы было сравнимо с самыми громкими битвами крестоносцев, так же, как и русские, сдерживавших великий натиск Востока.

Имя вождя победного крестового похода Руси гремело по многим странам, владыки которых были весьма не прочь породниться с великим воином и самым сильным русским князем. И в это время среди родни Мономаха появились и король Венгрии, принцы Норвегии и Дании. Начинали более пристально и благосклонно относиться к нему и большие люди русских княжеств: осенью победного 1111 года в Киеве, Чернигове, Новгороде, Смоленске горели дома, и погорельцы вместе с сочувствующими им грозились власти, обвиняя ее во всех грехах. Лишь один князь был люб на Руси — Мономах, вечный защитник Земли (недаром потом его образ сольется в былинах с образом Владимира Святого — тот защищал страну от печенегов, этот — от половцев). Тот, кто устроил после славной битвы 1103 года пир для всего Переяславля, чтобы знали все люди: не князь — победитель, но все они, за что им честь и слава.

Тот, кто перед следующим походом в 1107 году выбрал время и приказал оковать золотом и серебром, украсить драгоценными камнями раку князей Бориса и Глеба в Вышгородской церкви, и сам трудился всю ночь со своими мастерами. Тот, кто некогда отказался от Киева, соблюдая заповедь деда, и кто пошел в свой последний поход в Степь, осененный крестом и под церковные гимны. Князь, любимый всеми, знающий много лучше других — и уже делом не раз противодействовавший этому, — что поток народного гнева начинается подобно горной лавине с единого камешка, и если дать ему упасть, то через минуту сотни и тысячи будут лететь с грохотом и гулом, все сметая на своем пути.

Поэтому, когда в апреле 1113 года Святополк Киевский внезапно умер, лишь у немногих бояр возникла мысль послать гонцов к Олегу и Давыду Святославичам, которые были старшими в роду. Большинство было за то, чтобы звать на великое княжение Мономаха.

Почти сразу же после успокоения Киева он идет войском против очередных половецких орд, почувствовавших, что ослабела киевская власть. Надлежало и Степь переубедить в этом ошибочном мнении, как уже переубедилась Русь. Степь все поняла без личной встречи, заочно: узнав, что против них вновь идет сам Мономах, половцы растворились в весеннем мареве исходившей паром земли.

По весне 1116 года подняло голову как всегда держащееся на особицу Полоцкое княжество — ныне уже при сыне Всеслава, князе Глебе. Пришлось идти на кривичей — Глеб, вторгшийся в смоленские земли, не желал мира, веря в свою удачу.Узнав об общем походе против него, князь Глеб бежал в Минск и приготовился к штурму. Но Мономах не торопился, демонстрируя, что он пришел не для единого приступа, но для долгой осады, а это грозило половчанам полным разорением и позорным пленом. Именно так понял Глеб, видя, что у стен Минска Мономаху ставят основательную избу, и дрогнул. А дрогнув, смирился и покаялся. Как вскоре так же дрогнет перед осадой еще один князь-усобник — сын Святополка Ярослав, князь Владимиро-Волынский. Их пример вразумил прочих, и больше при Мономахе княжьих усобиц почти что и не было.

Потом опять настал черед половцев, которых громили уже с печенегами, задыхавшимися под давлением половецких ханов. После них пришло время чуди, беспрестанно тревожившей новгородские земли. По приказу Мономаха его сын Мстислав прошелся мечом по их землям до самой Балтики.

А вскоре Мстиславу последовал еще один приказ — оставить Новгород на подросшего сына, названного в честь прадеда Всеволодом, и сесть в Белгороде, поближе к Киеву. Как некогда отец, теперь, когда ему пошел уже седьмой десяток, Мономах решил все более опираться на первенца, оставаясь при нем главным советчиком и верховным судьей всего содеянного на Руси. Стараясь не вмешиваться без необходимости, понимая, что опыт приходит только с делами.

По весне 1119 года Мономах начал готовить поход на Византию в поддержку другого своего внука, претендента на византийский престол — Василия, названного так в честь деда, также в крещении Василия. Рать готовилась мощная, и Константинополь ужаснулся, представив себе все последствия скорого похода и скорых битв с русами. Следствием этого ужаса стали для события для Мономаха, имеющие очень важное значение: посольство из Царьграда в Киев, привезшее как обычно множество золота, драгоценных тканей, обещаний уступить земли в Северном Причерноморье, подписать выгодный договор. И впервые — императорский венец, императорскую же хламиду, драгоценный пояс, скипетр и яшмовую чашу: византийские святыни, свидетельствовавшие о признании Константинополем Мономаха не князем, но цесарем, царем.

Держава  за годы правления Мономаха достигли вершины, слагаемой из славы и силы. Все земли были собраны в единое целое, князья забыли об усобицах и самовластии. На всех границах поляки, булгары, чудь, половцы, Венгрия не тревожили страну ни набегом, ни пожаром, понимая, что противостоять им будет не дружина одного из князей, но войско могучей державы, конное и пешее, не раз доказавшее свою непобедимость в битвах против половцев, самые дальновидные из которых к 1120 году решили уйти от греха с границ Руси: часть их ушла в Грузию, часть к границам с Венгрией.

Страна расцветала ремеслами и торговлей, земледелием и разведением скота, добычей меха, меда, воска, рыбы, каменным строительством и зарождавшейся литературой. В Поучении Мономаха своим детям сам князь, обобщая свой опыт, дал наставления сыновьям и как властителям, и как людям, коим суждено жить в этом мире в окружении прочих. Добро в жизни — вот основа всего, добро к людям, к стране, тебя вскормившей. Ибо«молод был и состарился, и не видел праведника покинутым, ни потомков его, просящими хлеба».

Да, он состарился — все целиком было в руках сына Мономаха Мстислава. В мае 1125 года после смерти отца на Альте, у небольшой часовни, поставленной в память святого князя Бориса (Мономах приехал сюда специально, почувствовав приближение неминуемого), наследник Мономаха взошел на великое киевское княжение.

Следует отметить, что многочисленные дети Владимира Мономаха впоследствии стали удельными князьями:

Мстислав Владимирович Великий - великий князь Киевский.
Изяслав Владимирович - князь курский.
Святослав Владимирович - князь смоленский и переяславский.
Ярополк Владимирович - князь переяславский и великий князь киевский.
Вячеслав Владимирович - князь смоленский, туровский, великий князь киевский.
Юрий Владимирович Долгорукий - князь ростовский, суздальский, великий князь киевский
Роман Владимирович - князь волынский.
Андрей Владимирович -князь волынский, князь переяславский.

Перейти на главную страницу...