Глава 7 - "Гибель консула Марцелла"

Глава седьмая

"Гибель консула Марцелла"

 

 

«Истинно честен тот, кто всегда спрашивает себя,

достаточно ли он честен»

ПЛАВТ ТИТ МАКЦИЙ

 

Италия, военный лагерь римлян. 208 г. до н.э.

На границе между Апулией и Луканией римляне и карфагеняне сторожили друг друга.

Шел одиннадцатый год войны. Консулами были избраны Марк Марцелл (в пятый раз) и Тит Квинкций Криспин, которые находились рядом с войсками.

Лагеря противоборствующих сторон были расположены в нескольких милях друг от друга. Их разделял только большой лесистый холм.

Римляне уже не боялись пунийцев – с момента последнего крупного поражения прошло более восьми лет, – но Ганнибал не желал покидать Италии. Его войска бродили по стране от Капуи до Регия, захватывая города и теряя их. К ним привыкли, словно к чему-то неизбежному, но мириться с таким положением не желали.

Совет в лагере римлян держал легендарный Марцелл. Он был бит Ганнибалом и сам бил его, успешно сражался с пунийцами в Сицилии и был намерен покончить с ними еще при своей жизни. Ему шел шестьдесят второй год.

Возраст практически не отразился на внешности Марцелла – лицо его ещё не затянулось сеткой глубоких старческих морщин, тело было подтянутым и мускулистым. Облаченный в посеребренные доспехи и пурпурный плащ полководца, он выглядел очень эффектно. Не зря женщины, когда Марцелл встречал их на своем пути, всегда задерживали на нем восхищенные взгляды.

Кроме полководца, в шатре находились его сын Марк, младший консул Криспин, Авл Манлий, Тит Фламинин – военные трибуны, а также два префекта союзников – Луций Аррений и Маний Авлий.

Марцелл был сердит: холм между лагерями не давал ему покоя.

– Проклятый пуниец может в любой момент занять его и окажется на нашей шее, – ворчал он себе по нос, водя пальцем по карте.

– Не посмеет, – уверенно заметил Криспин, со скрытой усмешкой наблюдая за старшим консулом. «Хоть Марцелл и легенда, – думал он, – но дни его сочтены. Это просто старый человек, утомленный жизнью. Он – прошлое Рима, а я – его будущее. Пусть покомандует напоследок». – Пуниец уже не тот, да и мы не те, что были при Каннах, - добавил он вслух. – За лагерными укреплениями ему безопасней.

Марцелл, который не терпел возражений, недовольно посмотрел на младшего товарища. Не обращая внимания на замечание, он продолжал:

– На холме могут укрыться незамеченными до десяти тысяч солдат. Когда мы выйдем из лагеря, они нападут на нас, а остальные карфагеняне ударят в лоб. Ганнибал очень хитер и не раз доказывал это.

Никто не осмелился возразить полководцу.

– Надо разведать подступы к пунийскому лагерю, ведущие через этот холм! – произнес Марцелл.

– Согласен. – Криспин просто не мог не согласиться с очевидным. – Сегодня ночью пошлем конный отряд союзников. Под началом… – он задумался, переводя взгляд с одного префекта на другого, – Луция Аррения, например. – Криспин вопросительно посмотрел на Марцелла, ожидая одобрения с его стороны.

– Нет, – коротко ответил старший консул. – Разведку проведем лично. Нужно все увидеть своими глазами – этот холм очень важен для нас. – И, с усмешкой взглянув на Криспина, добавил: – Ты можешь не участвовать, если не хочешь.

Лицо младшего консула залила краска: его только что, практически открыто, обвинили в трусости. Но Криспин сдержал себя, сделав вид, что не понял намека.

– Нет, почему же, – с гордым видом сказал он. – У меня нет планов на эту ночь. Я с удовольствием приму участие в столь увлекательной прогулке, хотя это и не дело консулов.

– Вот и договорились. – От усмешки Марцелла не осталось и следа. Он полагал, что личные счеты ничто по сравнению с воинским долгом и быстро забывал все мелкие неурядицы. Тем более что Криспин был не из тех, с кем нужно враждовать – так, пощекотать нервы время от времени.

Марцелл посмотрел на префектов и сказал:

– Возьмите с собой двести человек из лучших. Вечером выступаем. – Потом сказал, обращаясь к присутствующим в шатре трибунам: – Сегодня до заката надо совершить жертвоприношения. Посмотрим, что уготовили нам боги!..

 

* * *

Вторую ночь пятьсот нумидийских всадников скрывались в роще на холме, расположенном между лагерями римлян и карфагенян. Выезжали туда поздно вечером, возвращались, когда уже светало. Ганнибал приказал им во что бы то ни стало пленить легионера, а лучше не одного.

То, что придется захватывать не одного, Гауда не сомневался: лагеря находились слишком близко, и ни римляне, ни карфагеняне не выходили за ворота в одиночку – слишком опасно. Ганнибалу был очень нужен пленный: римляне преградили ему дорогу на северо-восток, и полководцу было необходимо разгадать их замыслы на ближайшее время.

Около двух десятков нумидийцев расположились в разных точках леса и наблюдали за равниной, через которую проходила дорога, ведущая от римского лагеря. Остальные, спешившись и разбившись на небольшие группы, ожидали сигнала. Одни сидели, на чем придется, другие дремали, прислонившись к деревьям. Кони без седел – в седлах нумидийцы не нуждались – щипали траву, радуясь отдыху.

Ночной лес жил своей жизнью. Протяжно ухали совы, подвывали волки, трещали цикады, попискивали летучие мыши. Казалось, никто из лесных обитателей не обращал внимания на затаившихся солдат.

Ночь только зачиналась. Взошла ущербная луна, слабым светом озарившая лес, что находящимся в засаде было только на руку: меньше шансов быть замеченными врагом.

Гауда, расстелив плащ на траве, полулежал в компании Исалки, непосредственного командира нумидийцев, вынужденного считаться с могущественным любимцем царевича Масиниссы, и вел с ним неторопливую беседу.

– Вчера отсидели всю ночь напрасно. Неужели и сегодня никто не попадется?

Гауда выглядел немного огорченным – он не любил безрезультатных вылазок.

– Римляне стали очень осторожны, – ответил Исалка. – Но я чувствую: в наши сети сегодня кто-нибудь заскочит.

Некоторое время они молчали. Первым заговорил Исалка.

– Скажи, то, что говорят о твоей клятве – правда?

– Кто говорит? – удивленно усмехнулся Гауда, не ожидавший такого вопроса.

– Говорят… Не увиливай от ответа.

– Не хочу это обсуждать, – твердо сказал Гауда.

– Значит, правда! – Исалка удовлетворено хлопнул себя ладонью по колену. Не обращая внимания на недовольный взгляд Гауды, он продолжал допытываться: – Скажи, а почему ты не стал исполнять свою клятву в Испании? До конца, я имею в виду, – добавил он.

Гауда стиснул зубы и отвернулся, но Исалка не отставал – любопытство и гордость за своего земляка снедали его.

– Ладно, скажу, – неохотно согласился Гауда, уступая его настойчивости. – Надеюсь, все сказанное останется между нами?

– Обижаешь, – обиделся Исалка: нумидиец может не доверять только врагу или к иноземцу, но никак не соплеменнику.

Гауда изучающе посмотрел на него, и торжественно, очень тихим голосом, произнес:

– Я должен отомстить за смерть моих самых близких людей. И я не успокоюсь, пока моя клятва не будет исполнена. Иначе присоединюсь к отцу и брату.

Он умолк. Исалка тоже молчал, ожидая продолжения.

– Спрашиваешь, почему я не исполнил до конца свою клятву в Испании? – произнес Гауда. – Отвечу: в Испании из знатных римлян остался только Сципион Младший. Но он - не консул и даже не претор. До него тяжело добраться, все-таки командующий римскими войсками в Испании, да еще с проконсульскими полномочиями. Скажу честно: я не уверен, что младшим Баркидам удастся уничтожить его армию – говорят, за ним стоят сами боги... Тем более, что я уже убил одного члена его семьи. Другое дело – Италия, битком набитая консулами, преторами, эдилами ,консулярами (бывшими консулами)... Здесь – победоносный Ганнибал. И мои шансы намного больше.

Исалка смотрел на него, как на сумасшедшего: убить лично кого-либо из перечисленных Гаудой почти невозможно. Он был уверен, что принесение сыном Батия на алтарь отмщения Сципиона Старшего стало не более чем удачным стечением обстоятельств.

– Когда, находясь с царевичем в Карфагене, я узнал об отбытии Мисдеса к Ганнибалу, то не сомневался ни минуты, – мрачно произнес Гауда. – Я упросил Масиниссу отпустить меня с ним. Тем более что новым консулом в Риме снова избран Марцелл, гнусный убийца моих близких. И вот я здесь…

Исалка обдумывал услышанное, когда быстрым шагом, стараясь не создавать лишнего шума, к ним приблизился солдат и взволнованно доложил:

– Командир, мы заметили большой отряд римлян, движущийся через равнину в нашу сторону.

Исалка и Гауда вскочили на ноги.

– Сколько их? – озабоченно спросил Исалка. Он лихорадочно раздумывал, что делать – напасть или послать гонца в лагерь.

– Меньше, чем нас, – успокоил наблюдатель. – Но это тяжелая конница.

– Интересно, что им нужно? – спросил Исалка. – Очень странно. Большой конный отряд, ночью движущийся в сторону нашего лагеря... Похоже на самоубийство.

– Им не нужен наш лагерь. Им нужен этот холм, – усмехнулся Гауда. – Это усиленный отряд разведчиков. Они не подозревают, что мы здесь, иначе их бы было намного больше, чем нас.

Исалка согласился с ним, кивнув головой, на которую он уже нахлобучивал шлем.

– Позволь дать тебе совет, Исалка, – произнес Гауда.

– Говори, – неохотно отозвался тот.

– Надо разбить солдат на два отряда. Первый втянется в драку, а второй, когда противник увязнет, ударит с тыла.

Исалка, опытный командир, задумался лишь на мгновение.

– Согласен. Я возьму командование первым – в три сотни бойцов. Поначалу мы просто наделаем побольше шума, в темноте все равно ничего толком не видно. А ты с остальными, когда убедишься, что римляне полностью заняты нами, ударишь им в тыл. После этого я атакую их всерьез. Никто, кроме парочки пленных, не уйдет живым!

Быстро разделившись на два отряда, нумидийцы растворились в ночном лесу.

 

* * *

Консулы, одетые как простые легионеры – плащи из грубой ткани, на ногах солдатские калиги – были незаметны среди двухсот двадцати всадников, скакавших по ночной равнине.

Отряд двигался вперед, стараясь не производить лишнего шума: оружие и доспехи были закреплены, а копыта лошадей обмотали тряпками. Римляне молчали, напряженно вглядываясь в темноту ночи.

Однако нумидийцы не дремали: для них легионеры, скачущие по равнине в тусклом свете луны, представляли собой отличную мишень, а они сами не были заметны в темной чаще ночного леса.

Римский отряд достиг холма, и тут передние всадники начали неожиданно валиться с лошадей, сраженные вылетевшими из леса дротиками. Воины не успевали укрыться за своими небольшими круглыми щитами и, падая, попадали под копыта коней скачущих следом товарищей. Вслед за дротиками появились нумидийцы, похожие на подземных демонов; они визжали, улюлюкали, и как бешеные кинулись на римлян. Римляне оторопели, но враг, не развивая успеха, тут же рванулся обратно в лес. Всадники топтались на месте, не понимая, что им делать дальше – преследовать, оставаться на месте или поспешно отходить.

Марцелл, несмотря на свой огромный опыт, тоже растерялся: с ним это случилось едва ли не впервые в жизни. Он не подавал команд. Всадники, – это были союзники римлян, этруски и фрегелланцы, – не дождавшись приказа, начали разворачивать коней в сторону лагеря, однако путь назад уже преградили другие нумидийцы, появившиеся словно из-под земли.

Окруженные легионеры были вынуждены принять бой, но только фрегелланцы сражались мужественно, а этруски бросились наутек, сталкиваясь друг с другом и падая на землю.

Марцелл, справившись с первоначальной растерянностью, отдавал короткие приказы. Римляне, которые были вооружены лучше, чем противник, стали отбиваться, но силы оказались неравными и они сразу стали нести серьезные потери. Темнота еще больше затрудняла положение консула: звуки сражения неслись, казалось, отовсюду, и было невозможно различить, где свои, где чужие. Но тут сказался опыт легионеров, и римляне стали понемногу выбираться из кровавой мясорубки.

Гауда рубил неприятелей мечом наотмашь, даже не успевая прикрываться щитом. Это был его первый серьезный бой после прибытия в Италию, он соскучился по хорошей драке, и сейчас каждая клеточка его тела буквально звенела от наслаждения: Гауда был опьянен своей удалью, он поймал завораживающий ритм кровавой схватки и забыл почти обо всем. Под ударами его меча уже пал один из вражеских командиров – Маний Авлий, префект союзников, и теперь Гауда пытался добраться до пожилого римлянина, который вместе с двумя всадниками бесстрашно и умело отбивался от наседавших на него нумидийцев.

Он нутром чувствовал: этот римлянин – из знатных; он – настоящая цель. Опасаясь, что его могут опередить, Гауда оглушительно проорал боевой клич и изо всех сил метнул копье в сторону намеченной жертвы. И – удача: копье попало римлянину в бедро. Из раны тут же фонтаном хлынула кровь. Римлянин удивленно вскрикнул и, схватившись за древко копья, рухнул с лошади, которая испуганно мотнула головой, взбрыкнула и стала топтать упавшего седока. Реакция остальных врагов на это падение была поразительной: все дружно ринулись в сторону лагеря, пробив кольцо нумидийцев. Пусть удалось это немногим, но все же удалось.

Нумидийцы погнались за противником, но скоро остановились, опасаясь атаки со стороны вражеского лагеря.

В бою погибла большая часть римского отряда, в основном союзники-фрегелланцы. Из командиров выжили тяжелораненый консул Криспин, и сын Марцелла, Марк. Остальные были либо убиты, либо попали в плен.

 

* * *

Допрос длился уже целый час. Ганнибал сам задавал вопросы высокому, крепкому римлянину, который сидел на земле со связанными руками и ногами. Его лицо было в кровоподтеках и синяках, на голове – корка из засохшей крови и слипшихся белокурых волос. Двое здоровенных ливийцев, стоявших по его бокам, тяжелыми дубинками из италийского бука «помогали» ему вспомнить то, что от него требовалось.

Ганнон Бомилькар, Мисдес, Исалка и Гауда стояли за Ганнибалом, молча наблюдая за допросом. Стойкость и упорство этого римлянина восхищали их. Однако они провели на войне не один год и хорошо знали, что все это продлится недолго: пытка есть пытка, да и спрашивали пленного не о таких уж важных вещах, чтобы за них стоило умирать мучительной смертью.

Но вот римлянин наконец-то рассказал все, что от него требовали.

– Вот это новость! – восторженно вскрикнул Ганнибал и, обернувшись, посмотрел на соратников. – Вы слышали его слова?

Из присутствующих только Ганнибал, Мисдес и переводчик, грек из Тарента, понимали латынь.

Не дожидаясь ответа, полководец пояснил:

– Оказывается, он – ликторМарцелла. Сопровождал консула в этой ночной вылазке.

Увидев, как вытянулись от изумления лица присутствующих, Ганнибал захохотал от восторга.

– Это еще не все! В отряде римлян были оба консула – Марцелл и Криспин! А еще – два военных трибуна и два префекта. Я не понимаю – старый Марцелл совсем, что ли, выжил из ума, сделав такую глупость – обоим командующим самим пойти в разведку, обезглавив армию?!

Исалка самодовольно улыбался, а Гауда напряженно думал: «Пожилой римлянин, которого я убил, неужели… не может быть… Это консул Марцелл?!..»

– Господин, – обратился он к Ганнибалу, – позволь мне сказать?

– Говори, – разрешил тот.

Гауда коротко рассказал о роковом для пожилого римлянина броске копья и о последовавшем за этим бегством врага.

Ганнибал немедленно стал подробно расспрашивать пленного, как выглядел и во что был одет Марцелл.

Закончив, он повернул к соратникам довольное лицо.

– Ты – счастливчик, Гауда! – Баркид смотрел на нумидийца с искренним восхищением. – Боги благоволят к тебе! Ты убил консула! И не простого консула, а самого Марцелла! Проси чего хочешь – ты всего достоин!..

Исалка с завистью посмотрел на Гауду. Именно он, командир нумидийцев, должен быть сейчас на месте этого изнеженного любимчика царевича. Именно ему должна достаться награда и похвалы полководца. Но Гауду награды сейчас волновали меньше всего: он был счастлив от того, что его клятва исполнена. Отец с братом отомщены.

Просьба Гауды удивила всех присутствующих:

– Я прошу, Ганнибал, лишь об одном. Прикажи найти тело Марцелла и похоронить его со всеми воинскими почестями.

– Ты не только отважный воин, Гауда, – ответил с уважением полководец, – но и обладаешь большим благородством. – Он обвел присутствующих тяжелым взглядом и объявил: – Да будет так! Я сам хотел поступить с павшим Марцеллом, как с героем. Он это заслужил.

Отдав вызванному адъютанту необходимые распоряжения, Ганнибал произнес, удовлетворено потирая руки:

– Пока ищут тело консула, я предлагаю отобедать и отметить удачу хорошим вином…

 

* * *

Рим. 207 г. до н.э.

Страшные вести пришли из Галлии. Гасдрубал Баркид с большой армией идет на помощь брату; он набирает среди галлов новых воинов, охотно вступающих в его войско, которое увеличивается день ото дня.

Рим охватила паника, подобной которой не было уже давно – с тех времен, когда Ганнибал подступил к стенам города, но не решился на штурм. Вдобавок ко всему, случилось плохое предзнаменование – молния попала в храм Юноны Царицы, что на Авентине.

Надо срочно умилостивить богов, решили децемвиры . По их указанию эдилы собрали знатных римских матрон, отобрали двадцать пять самых достойных и повелели внести взносы, на которые искусные ювелиры изготовили лохань из чистого золота, помещенную в храм разгневанной богини.

Кроме того, назначили торжественную процессию с жертвоприношениями.

Дорога, по которой пройдет шествие, была известна заранее: от храма Аполлона через Карментальские ворота, затем по Яремной улице на Форум, потом по Этрусской улице, через Велабр – район художников и ремесленников, - далее через Бычий рынок до храма Юноны Царицы.

Улицы Рима были полны народа. Несмотря на довольно прохладное утро, толпа все прибывала и прибывала. Все хотели посмотреть на красочное зрелище.

Аришат вместе с сыном тоже решили развлечься. Сейчас они шли в сторону Форума .

Аристоника (Аришат уже привыкла к своему новому имени) была одета как настоящая римская матрона: длинное белоснежное платье до пят, с шикарным шлейфом позади; сверху накинута палла – голубой плащ с прикрепленным к вороту покрывалом, закрывающим голову.

Гелон, которого она держала за руку, испуганно оглядывался по сторонам, – он видел такое столпотворение первый раз в жизни и ему было немного боязно.

Они прибыли в Рим несколько дней назад, покинув виллу на побережье, и теперь заново обживали дом Фонтея на Палантине, который стоял по соседству с домом Клавдия Нерона, консула нынешнего года.

Латинский язык стал для них почти родным, Аристоника и Гелон даже между собой разговаривали на нем, и мальчик начал забывать финикийскую речь. Но карфагенские имена он еще помнил, и сейчас они нестерпимо резали его слух.

– Проклятый Гасдрубал! – визгливо верещал какой-то толстяк, по внешнему виду банкир, одетый в тогу, окаймленную узкой пурпурной полосой всадника. – Только мы загнали Ганнибала на юг Италии, и вот вам новая напасть. Откуда он только взялся?! Окаянные пунийцы никак не уймутся!..

– Согласен с тобой, сосед, – отвечал ему долговязый старик с одутловатым лицом. – Пунийцы – это рок нашего государства. От них нужно избавиться раз и навсегда!

– Чем занят Сципион в этой Испании? – возмущался третий – крепкого телосложения мужчина средних лет с военной выправкой. – Он должен был удерживать младших Баркидов от похода в Италию и не дать им пересекать Ибер. А он наслаждается женщинами и богатствами Нового Карфагена, забыв о своем долге!..

Но сейчас он не получил поддержки остальных: к Сципиону у римлян было особое отношение, они предпочитали ругать пунийцев и не трогать Публия – любимца богов.

– Тс-сс, – зашипел толстяк. – Секст, ты хочешь навлечь на нас гнев Юпитера. Достаточно того, что мы разгневали Юнону...

Их разговор прервали звуки приближающейся процессии. Пока никого не было видно, но грохот барабанов и переливы песнопений раздавались все громче и громче.

Но вот из-за поворота Публициева взвоза показались помощники жрецов, ведущие двух белых коров с позолоченными рогами, перевязанными лентами. За ними шли жрецы, несущие две большие статуи Юноны, изваянные из кипарисового дерева. Следом в ритуальном танце двигались девушки в белоснежных одеждах. Они пели гимн Юноне и одновременно притопывали в определенном ритме, задаваемом барабанами. Завершали процессию одетые в тоги-претексты децемвиры, вышагивавшие с лавровыми венками на гордо поднятых головах. Они символизировали достоинство и могущество великого Рима.

Все это выглядело очень торжественно. Аристоника насчитала в процессии двадцать семь девиц, десять децемвиров, а количество помощников жрецов и музыкантов буквально не поддавалось счету.

Прибыв на священное место, жрецы очертили круг, обнеся вокруг собравшихся кувшин с водой.

Трое жрецов – старший и два его помощника – омыли руки и окропили водой безразличных ко всему происходящему коров.

После короткой паузы старший жрец торжественно обратился к великой богине:

– Божественная супруга Юпитера, царица неба, Юнона, дарующая людям благоприятную погоду, грозы, дожди и урожаи, ниспосылающая успех и победы... – Он срезал с голов обеих коров по кусочку шерсти, бросил их в горящий жертвенный огонь и громко воскликнул: – Прими от нас эту жертву и смилуйся над нами!..

По этому сигналу оба его помощника нанесли коровам точные смертельные удары ножами в горло. Все двадцать семь девиц пронзительно закричали.

Толпа издала многоголосый вздох облегчения: коровы не сопротивлялись, жертвенная кровь не пролилась на землю, а вся попала в область очерченного круга.

Жрецы бережно собрали кровь в специальный сосуд, из которого затем окропили алтарный камень.

После завершения этой части ритуала туши коров разделали и распотрошили. Внутренности разложили на алтаре в соответствии с заведенным старинным обычаем.

Все присутствующие в храме громко молились, умоляя Юнону простить их.

Аристоника презрительно смотрела на происходящее. Женщина думала о своем. Ей была безразлична радость римлян – ведь она направлена против ее соплеменников. Весть о приближении к Италии Гасдрубала Баркида радовала ее сердце. В отличие от Ганнибала, которого она лично не знала, Гасдрубал был хорошо знаком Аришат, – он часто бывал у них в доме. Но самое главное – и она была уверена в этом, – с Гасдрубалом идут милые ее сердцу Мисдес и Адербал. Пусть боги пошлют им удачу!..

За последние два года в ее жизни случилось много знаменательных событий.

Вилла Фонтея под Анцием, хотя и не настолько шикарная, как его дом на Палантине, стала до такой степени привычной и уютной для них с сыном, что уезжать оттуда не хотелось.

Она привыкла стойко сносить удары судьбы и ни на что не жаловалась. Главное, что никто до сих пор не догадался об их карфагенском происхождении. Более того, теперь они с Тиберием и сыном хранили страшную тайну, в случае раскрытия которой последствия могли быть самыми ужасными: Гелону и Аристонике грозила смерть, а Фонтею – изгнание.

Вскоре после того, как они прибыли в Италию, умерла старая тетка Фонтея. Возраст взял свое, она достаточно пожила на этом свете. Но гораздо страшнее была для Тиберия смерть его вечно болеющего сына. Мальчик был его единственной надеждой на продолжение рода Фонтеев, и вот теперь эта надежда угасла.

Тиберий не знал, что делать. Жениться в третий раз он не мог – это значило бы потерять Аристонику, которая не потерпит в доме другой хозяйки и уедет. Но ведь род Фонтеев не должен прерваться!

Выход неожиданно подсказала Аристоника. Закрывшись в триклинии от слуг, она шепотом сказала Тиберию:

– Милый, а что если ты скроешь от всех смерть сына?

Фонтей изумленно посмотрел на нее, не понимая, куда она клонит.

– Зачем?

– М-мм… Тебе нужен наследник, а моему сыну – отец... – проговорила с видимым трудом Аристоника. – Ты же знаешь, они поразительно похожи...

До Тиберия наконец-то дошел смысл ее слов. Он ошеломленно посмотрел на Аристонику, потом вскочил, гневно сжимая кулаки. Первой мыслью его было убить эту женщину за столь дерзкие слова. Но Фонтей был отходчив, и прекрасные глаза Аристоники быстро растопили гнев в его душе.

Он снова сел на резной стул и внимательно посмотрел на нее. «Как она умна! Красива... красива не по-земному... и умна», – думал он.

Но вслух Фонтей лишь сухо вымолвил:

– Говори!

Аристоника сделала испуганный вид – вообще-то она нисколько не боялась, но нужно было подыграть легату – и жалобно прошептала:

– Прости меня, любимый. Я – глупая женщина и иногда говорю чушь…

– Продолжай! – твердо сказал Фонтей.

– Нет. Не буду... Это было просто помутнение...

–А я говорю – продолжай! – рявкнул Фонтей, но тут же, видя, как вздрогнула Аристоника, смягчился: – Прошу тебя, объясни…

Она испуганно залепетала:

– Я думала, тебе нужен наследник... По вашим обычаям ты можешь усыновить негражданина Рима, но он никогда не займет ни одной должности, приличествующей фамилии Фонтеев. Но ты ведь любишь меня, а я люблю тебя, и хочу быть всегда с тобой. Ты хорошо относишься к моему сыну, а он искренне восхищается тобой. Так почему тебе не выдать его за Тиберия Младшего?

Убедившись, что в глазах Фонтея появился интерес, Аристоника продолжала уже более уверенно:

– Тиберия Младшего из-за его болезни никому не показывали. Никто не помнит его в лицо. Мы живем в окружении рабов, которых не так много и ими можно поступиться, чтобы сохранить тайну.

– Ты предлагаешь их всех убить?.. – Гнев Фонтея снова сменился изумлением. Аристоника так добра и мягкосердечна, как она может?..

– Нет! Зачем? – успокоила она. – Мы можем продать их в дальние страны. И сделать это до подмены. Они ничего не заподозрят. Надо только придумать причину, по которой мы захотели разом от них избавиться.

«Я опою их неким зельем, составленным по рецепту моего дорогого Пелагона, – думала она. – И память вернется к ним не очень скоро. Но зато... это будет гуманно».

Фонтей долго молчал – ему было необходимо переварить услышанное. Наконец он произнес, тяжело выговаривая слова:

– Мне надо подумать. Оставь меня одного...

Так сын Аристоники стал Тиберием Фонтеем Младшим. Ей долго пришлось объяснять Гелону, почему он второй раз должен менять имя и национальность. Но мальчик был весьма смышлен и быстро привык к своему новому положению.

Аристоника сохраняла внешнюю невозмутимость, но ее душа рыдала от невыносимой боли, когда ей собственноручно пришлось порезать Гелона правую щеку ножом, чтобы у него на этом месте появился шрам, который был у Тиберия Младшего – когда-то давно мальчик неудачно упал. Но слезы высохли, шрам зарубцевался, и сейчас никто не мог заподозрить в Фонтее Младшем сына карфагенского аристократа – Мисдеса Гамилькона, соратника ненавистных римлянам Баркидов...

 

* * *

 

Тиберий Фонтей издавна поддерживал приятельские отношения с Гаем Клавдием Нероном. Их дома на Палантине находились по соседству, что только укрепляло их дружбу.

Клавдий Нерон в этом году был избран консулом совместно с Марком Ливием Салинатором – его злейшим врагом.

Назавтра в доме Тиберия Фонтея давали обед, на который были приглашены сосед-консул и вновь избранные преторы, Порций Лицин и Гай Мамилий, который обещал прийти с молодым, но подающим большие надежды сенатором – двадцатисемилетним Марком Порцием Катоном.

Этот обед станет скрытыми смотринами «Тиберия Младшего», которого Фонтей решился показать Риму.

 

Глава 8 ...

Перейти на главную страницу...