Глава 3 - "Италия в огне"

Глава третья

"Италия в огне"

 

 

«Animus quod perdidit optat,

Atque in praeterita se totus imagine versat»

 

"Душа жаждет того, что утратила,

и уносится воображением в прошлое"

Латинское выражение

 

 

Италия, военный лагерь карфагенян, 218 г. до н. э.

Огонь костра притягивал к себе взоры и согревал замерзшие тела.

Как хорошо, проведя целый день в седле, уютно устроиться, подложить под локоть кожаный походный мешок и наблюдать за пляшущими языками пламени, придаваясь воспоминаниям...

После плотного ужина и италийского вина сладкий, легкий дурман окутывал голову, но ночная декабрьская прохлада позволяла не погружаться в сон, а вести неторопливую беседу, в которой обсуждались последние месяцы трудного похода.

Лежавшие около костра Адербал, Батий и Хирам разговаривали на нумидийском языке. Адербал, прежде никогда не имевший дел с нумидийцами, но обладающий, как все в их семье, способностью к языкам, быстро освоил непривычную речь.

Прошло более шести месяцев, как армия Ганнибала покинула Новый Карфаген и отравилась в Италию. Позади сражения с недружественными галлами и первая победа над римлянами при Тицине. Но все это ничто по сравнению с тяжелейшим переходом через Альпы, где полегло много их боевых товарищей.

И вот сейчас, беседуя у костра в лагере на западном берегу Требии, можно было хоть немного отвлечься.

Вино запрещено в армии Ганнибала под страхом смерти, но старшие офицеры позволяли себе слегка расслабиться – впрочем, не злоупотребляя.

– Адербал, после войны тебе нужно обязательно приехать к нам. – Умудренный жизнью Батий говорил своим приятным низким голосом, похожим на урчание кота. – После того, как ты спас жизнь Хираму, по нашим обычаям, ты стал нашим близким родственником. Мы обязаны оказать тебе гостеприимство в полной мере. Будешь есть-пить как царь, и смотреть на танцы нумидийских красавиц. Я подарю тебе лучших жеребцов из своих табунов.

Хирам благодарно посмотрел на Адербала и протяжно вымолвил:

– Да… знатная был битва!

Отхлебнув вина из простой деревянной походной чаши, Батий продолжал:

– Скажу честно, я недолюбливаю карфагенян. Уж очень твои соплеменники хитры и коварны. Мы тоже не ласковые верблюжата, но у нас все-таки другие понятия о слове и чести. Ты - не такой, как все и поражаешь меня своим благородством и отвагой. Наверное, в твоих жилах все же есть капля нумидийской крови ... Не зря в армии говорили про твоего брата Мисдеса, что он потомок нумидийцев!

Сидевшие у костра засмеялись, благо вино способствовало веселью.

– Как там, в Испании, Мисдес? – задумчиво произнес Адербал. – Может ли уже садиться на коня?

– Не переживай, брат Адербал. – Хирам дружески похлопал его по плечу. – Мисдес – настоящий воин! Еще не один римлянин падет от его меча. Он похож на моего брата Гауду. Такой же умный, но его блестящий ум не мешает ему быть искусным бойцом. Хотя Гауда всегда должен быть при царевиче Масиниссе, его душа рвется на волю – к битвам и приключениям. Он чуть не плакал от обиды, когда ему не позволили ехать с нами к Ганнибалу.

– Да, – поддержал его отец, – У нашей семьи есть все, и мы ни в чем не нуждаемся. Но шанс воевать под предводительством такого полководца, как Ганнибал, выпадает один раз в двести лет. Масинисса не хочет быть в его тени. Он знает: Ганнибал затмит его, и о нем никто не услышит. А царевич - тщеславен. Его гложет гордыня. Из-за него наш Гауда вынужден был остаться дома. Хотя ведь и Мисдес тоже не смог пойти в поход, о котором мечтал. Все мы зависим от воли богов.

– С такой красавицей, как Аришат, любой бы остался дома, – покачал головой Хирам. – Какие глаза! Какая стать!

– Эй, не забывайся! – засмеялся Адербал. – Ты говоришь о моей невестке.

– Извини, брат. Это я от души. Поверь, никаких грязных помыслов! Давайте выпьем за наших близких! Им тяжелее, чем нам. Они должны ждать. А мы не знаем, увидим ли снова их когда-либо. Пусть боги помогут нам встретится с ними вновь!

Беседу прервал один из помощников Ганнибала, быстрым шагом подошедший к костру.

– Офицер, – сказал он, обращаясь к Адербалу, – повелитель требует вашего присутствия на военном совете.

Адербал удивился, поскольку не входил в совет лагеря. Однако он не стал мелить, тут же поднялся и бегом направился к шатру Ганнибала.

Зайдя в шатер, он поприветствовал находящихся в нем самого Ганнибала, его брата Магона, Магарбала, Самнита, Гасдрубала из Гадеса, Ганнона Бомилькара и Мономаха.

В совете со времен осады Сагунта ничего не изменилось, только Гасдрубал, брат Ганнибала, остался в Испании во главе армии в тринадцать тысяч пехотинцев и три с половиной тысячи всадников.

– Проходи, Адербал, – сказал Ганнибал, указав ему место за столом, на котором был расстелен пергамент со спешно нарисованной на нем полевой картой. – Ты теперь вместо Целея, – напомнил полководец о погибшем при Тицине командире нумидийцев, – поэтому будешь иногда, как и он, приглашаться на совет.

– Благодарю за доверие, стратег, – поблагодарил Адербал и занял указанное ему место.

– Здесь находятся люди, которым я всецело доверяю, поэтому сказанное на совете не должно быть вынесено за пределы этого шатра, – глядя на Адербала, процитировал Ганнибал известную истину. – Как я знаю, ты очень дружен с вождями наших верных нумидийцев – Батием и его сыном Хирамом. На них сказанное мною также распространяется!

Удостоверившись, что Адербал все понял, Ганнибал продолжил:

– Вот здесь на карте отмечен римский лагерь. Там находится их консул – Семпроний Лонг. Завтра мы дадим ему бой. Перед нами не варвары, а римские легионы, числом более сорока тысяч вместе с союзниками. Их больше, и битва будет по всем правилам. Легкой победы, как при Тицине, не ждите. Враг сосредоточен в одном месте, предельно собран и готов драться.

Все внимательно слушали, понимая, что при Тицине удача сопутствовала Карфагену: враг не успел перестроиться и был разбит, не успев сомкнуться в свои грозные шеренги.

– Мы провели разведку местности, – снова заговорил Ганнибал. – Между нашим лагерем и рекой протекает ручей, берега которого покрыты густым кустарником и камышом достаточной высоты, чтобы скрыть всадников числом не менее тысячи и столько же пехотинцев. Здесь мы устроим засаду. – Повернувшись к Магону, он приказал: – Отберешь лучших пеших воинов из африканцев, а конных – из нумидийцев. Завтра ночью вы должны незаметно занять эту позицию и ждать моего сигнала.

Оглядев остальных, он продолжал:

– Ваши воины завтра должны хорошо отдохнуть и лечь спать рано. Людей на ночь плотно не кормить. Хорошо поедим рано утром. Всем до выхода греться у костров, натирать оливковым маслом открытые части тела. По лагерю не слоняться, беречь силы.

Обернувшись к Адербалу, стоящему слева от него, Ганнибал многозначительно посмотрел на него и, дружески подмигнув, сказал:

– Для тебя, Адербал, особое задание! Со своим отрядом переправишься через реку и доберешься до вражеского расположения. Римляне, как и всегда, устроили из лагеря настоящую крепость, так что близко вас не подпустят. Адербал, ты достаточно хорошо знаешь латинский, чтобы римляне тебя поняли. Хирам и Батий владеют греческим, римские офицеры их тоже поймут. Делайте, что хотите: поносите их и их родственников, забрасывайте лагерь дротиками и стрелами, но сделайте так, чтобы этот олух Семпроний захотел вас наказать и погнался за вами.

Зловеще улыбнувшись, Ганнибал похлопал рукою по карте:

– Увлеките врага через реку, а мы устроим ему теплую встречу...

Определив каждому место на поле будущего сражения, Ганнибал отправил всех отдыхать.

Весь следующий день был для карфагенян днем спокойствия. Армия как будто взяла выходной. Не было никаких тренировок, работ, маршей – всего того, что является неотъемлемой частью военных походов.

Вечером воины проверяли оружие, неторопливо беседовали у костров, перекусывали. Усилив дозоры, армия необычно рано погрузилась в тревожный сон. Все понимали: такой отдых дан неспроста, завтра ожидается что-то очень серьезное…

 

* * *

Центурион первой манипулы консульского легиона Тит Юний обходил с проверкой посты римского лагеря.

Было еще темно, но постепенно ночь отступала, и на смену ей приходило раннее морозное декабрьское утро.

Центуриона одолевала зевота, которую он никак не мог побороть. Хотелось спать, утренняя свежесть нисколько не бодрила его. Как же хорошо было в теплой палатке. Откуда этот непривычный для Италии морозец? Не воюют римляне зимой. Военный сезон начинается летом и заканчивается осенью. Но этот Ганнибал своим нашествием нарушил заведенные правила: отечество в опасности!

Старый ветеран, Тит Юний устал от военной службы, но никогда не показывал этого. Воинский дух и римская гордость не позволяли проявлять слабость, и он был суров и к себе, и к подчиненным.

Поднявшись на восточную башню, где находились в карауле воины его манипулы, он обратился к своему старому знакомому, Вибию Алиену, стоявшему ближе всех:

– Все спокойно, Вибий?

– Да, командир, – ответил тот, кивнув в подтверждение своих слов. – Пунийцы, наверное, спят как убитые...

– Лучше бы они спали убитыми. Вечным сном, – усмехнулся Юний, которому понравилась собственная острота. – И мы тогда вернемся к своим семьям.

– Пусть поможет нам Марс одолеть вероломного Ганнибала, – сказал Вибий Алиен, обратив свой взор на небо. – Зимой нужно быть дома, а не на войне.

– Да, дома сейчас хорошо... – согласился с ним центурион.

Неожиданный вдали послышался какой-то шум, похожий на конский топот. Воины сразу напряглись и дружно устремились к краю бруствера, пытаясь хоть что-то высмотреть в ночи. Слух не обманул их: вдали различались, хотя и с большим трудом, силуэты всадников, осаживающих лошадей.

Несколько стрел воткнулись рядом с караульными, не причинив никому вреда. Солдаты быстро спрятались за большими щитами.

Увидев, что количество вражеских наездников достаточно для объявления тревоги, Юний лично сообщил своему непосредственному командиру, военному трибуну Тиберию Фонтею, о непрошенных гостях.

Выслушав его, Фонтей вскочил на ноги и крикнул адъютанту:

– Немедленно доложи консулу! Прикажи дежурным будить всех центурионов легиона – пускай играют построение!

Кое-как надев доспехи, трибун выскочив из палатки, на ходу надевая шлем. Холодный зимний ветер неприятно обжег лицо. Снег усиливался – начиналась непривычная для Италии метель.

Запахнув теплый солдатский плащ из немытой шерсти, Фонтей поспешил к восточному брустверу.

Затрубили горнисты. Полусонные солдаты, ошалело крутя головами, стали выбегать из прогретых человеческими телами палаток.

Никто не понимал, что, собственно, случилось. Пока даже центурионы не могли ничего объяснить. «Ждем дальнейших приказов», – коротко отвечали они на недоуменные вопросы и проверяли наличие бойцов в своих центуриях.

Тем временем караул и прибывшие на восточную башню офицеры вступили с нумидийцами Адербала (а это были именно они) в словесную перепалку.

– Римские свиньи, вы не мужчины, раз прячетесь за стенами! – кричал по-латыни Адербал. – Выходите и покажите нам, что умеете держать меч, а не только своих уродливых жен за их отвисшие задницы!

Остальные пять сотен всадников громко смеялись, улюлюкали и свистели, продолжая осыпать стрелами римские укрепления.

– Ваши командиры – трусы и козлотрахи! – вторил Адербалу Хирам по-гречески. – Они дрожат перед Ганнибалом, как трусливые зайцы перед волками. Нашему полководцу достаточно просто показать клыки, чтобы они обгадились от страха!

Тиберий Фонтей, понимавший греческий, побагровел от возмущения и стал кричать в ответ:

– Слушайте меня, немытые варвары! Мы предлагаем вам не орать в пустоту, а показать, что вы способны не только грабить безоружных, но и не падать в обморок от вида римского меча!

На стенах лагеря собралось достаточное количество лучников, чтобы не позволить нумидийцам приблизиться.и Яростная перестрелка продолжалось уже более получаса.

Тем временем консул Семпроний Лонг в полном облачении скакал по лагерю на своем белом жеребце, отдавая приказания легатам и трибунам.

Его пурпурный плащ развивается на ветру. Он был разгорячен, ему не терпелось наказать дерзкого врага. Консул требовал побыстрей закончить построение и готовиться к выходу.

– Перебьем этих подлых трусов прямо у стен лагеря! – призывал он легионеров, понимая, что нет времени для выступления перед армией с полной речью, как требовал того военный обычай.

Взревели трубы, и первыми за ворота вышли легковооруженные велиты – молодежь, не имеющая возможности стать полноценными легионерами из-за имущественного ценза. Они не могли купить себе щит, оружие, доспехи и были вооружены только дротиками и кинжалами. Их головы покрывали шкуры диких животных, которые делали их похожими на участников мистических ритуалов. Оскаленные морды волков, медведей, рысей смотрелись зловеще, но слабо защищали своих владельцев от разящих ударов вражеских мечей и копий.

Велиты спешно выстроились в неровные ряды и по команде центуриона стали забрасывать нумидийцев дротиками. Однако враги были готовы к этому: всадники мгновенно рассыпались в стороны, не понеся потерь. Велиты бросили дротики еще раз, потом еще, но это не принесло видимого результата, и консул дал команду идти в атаку.

Конница, а следом за ней пехота, бросились на врага.

Нумидийцы разбились на три отряда под командованием Адербала, Батия и Хирама, и стали не спеша отступать к реке, увлекая за собой противника в трех направлениях.

Преследуя их, римляне вынуждены растянуть свои порядки. Противник же ускользал, осыпая преследователей градом стрел.

Взбешенный консул Семпроний приказал коннице форсировать Требию и, во что бы то ни стало, уничтожить наглых карфагенян.

А в это время остальные воины армии Ганнибала плотно завтракали, насыщаясь мясом у костров, грелись и обмазывали открытые части своих тел оливковым маслом и жиром.

Узнав, что римляне вошли в воду, Ганнибал дал приказ к построению. В центре боевого порядка находились недавно присоединившиеся к карфагенянам галлы. На флангах стали тяжеловооруженные ливийцы и иберы под командованием Магона Самнита и Гасдрубала из Гадеса. Еще дальше – отряды африканской и кельтиберийской конницы под началом Ганнона Бомилькара и Магарбала. Там же находились слоны Ферона. Впереди рассыпалась легкая пехота – балеарские пращники и легковооруженные кельты, ведомые Мономахом.

Сытые, согретые, построившиеся в стройные ряды, карфагеняне были готовы к бою и ждали противника.

Поднятые рано утром по тревоге, невыспавшиеся, голодные римляне, подгоняемые нетерпеливым консулом, вошли в холодную зимнюю реку.

Первая манипула консульского легиона пересекала Требию под непрерывно идущим мокрым снегом, чередующегося с дождем. Ноги легионеров сводило от ледяной воды. Окоченевшие руки еле удерживали оружие. Даже центурион Юний, закаленный в бесконечных походах, на минуту почувствовал слабость и мечтал о костре и горячем пайке.

«Проклятые пунийцы, – с мрачной злобой думал он. – Не могли подождать до утра. Боги, как же холодно! А если впереди засада? Мы же не сможем сражаться!»

Тем временем конница римлян во главе с консулом, преследуя нумидийцев, растянулась и выскочила на открытую местность, лоб в лоб столкнувшись со стройными рядами готовых к бою карфагенян. Это стало для них полной неожиданностью. Попав под град камней и дротиков застрельщиков Мономаха, консул приказал немедленно отступить и подготовиться к атаке. Он был полон решимости принять бой.

Римляне, самая организованная армия мира, сумели быстро перестроиться, сомкнуть ряды и достойно встретить врага.

Манипула за манипулой, стройными шеренгами, напоминающие единый организм, легионеры двинулись неторопливой, железной поступью в сторону карфагенян.

– Держать строй!.. – крикнул Юний, увидев, что трое солдат отстали на полшага, нарушая идеальную целостность ряда.

До врага оставалось шагов сто, не более. «Это не карфагеняне», – подумал центурион, рассматривая орущую толпу варваров, размахивающих длинными мечами, топорами и дубинами, усеянными железными заклепками.

Он был прав. Перед римлянами оказались не опытные ливийцы и не иберийцы, пришедшие с Ганнибалом из Испании. Это - галлы в длинных куртках и шкурах диких животных. Огромные, свирепые, они казались довольно опасными врагами.

Юнию приходилось сражаться с ними под началом консула Гая Фламиния при захвате Цизальпинской Галлии. Это было пять лет назад. Те события оставили на теле центуриона два больших шрама и навсегда избавили его от «страха предстоящего боя».

Но сейчас дурное предчувствие не покидало его. Давно позабытая боязнь внезапно вернулась. Нет, не галлы вызвали ее. Что-то неведомое, словно бы предупреждающее о возможной гибели его манипулы. А может быть, и всей армии?..

Тит Юний тряхнул головой, отгоняя наваждение. Получилось: страх куда-то пропал, он был снова готов убивать.

Когда до врага оставалось шагов пятьдесят, галлы сорвались с места и с душераздирающими криками ринулись вперед.

Взревели трубы легиона.

– Играй – метнуть копья!.. – крикнул Юний горнисту манипулы, и тот синими от холода губами два раза резко дунул в свой рожок.

Легионеры размахнулись и метнули пилумы – короткие копья с металлическими наконечниками, равными по длине древку.

Большинство копий достигли цели: одни поразили бегущих галлов, другие сделали бесполезными их щиты, из которых вынуть пилумы было сейчас невозможно.

– Играй – остановиться, сомкнуть щиты! – снова крикнул центурион, и горнист четко выполнил команду.

Манипула замерла, образовав единую стену из красных щитов. Вопящая толпа галлов разбилась об эту преграду и откатилась назад, оставляя на заснеженном поле трупы и лужи крови.

– Труби – идти вперед, держать строй! – раздалась очередная команда Юния, и солдаты медленно, но уверенно двинулись с места, наседая на варваров, которые визжали, не в силах пробить красную стену.

Но талант Ганнибала – это не полководческие способности Семпрония, и римская машина дала сбой.

Легион Тиберия Фонтея смел легковооруженную пехоту Мономаха, потеснил галлов, мужественно сражающихся в центре и несущих наибольшие потери. Однако, пробив центр карфагенян, римляне оголили свои фланги, по которым тут же ударили тяжеловооруженные ливийцы и иберы. А в это время более многочисленная и опытная конница Ганнибала смяла римскую и начала окружение легионов.

Римляне бились мужественно и достойно. Среди них не было трусов. Они верили в непобедимость своего оружия и умение командиров.

Тит Юний командовал манипулой, одновременно отбивая удары галльских мечей и уклоняясь от ливийских копий. Он выкрикивал команды и одновременно колол и рубил, рубил и колол, уворачиваясь от ударов и отбивая их.

Центуриону не полагался щит, как не полагалось и вступать в рукопашный бой, но ситуация требовала демонстрации личного мужества, и Юний, подобрав щит легионера, убитого ударом длинного меча в шею, сейчас сознательно нарушал эти правила.

Снег давно стал красным от крови. Центурион спотыкался об трупы, перешагивал через них, не опуская взгляда, и двигался вперед, стараясь держаться справа от своей манипулы.

Иногда трупы оживали и хватали его за ноги, тогда он коротким колющим ударом своего меча добивал их, не отвлекаясь ни на мгновение. Видеть все вокруг – этому центурион научился давно, когда еще простым легионером резал таких же галлов при Теламоне.

Снег не прекращался ни на минуту, но Юний уже не замечал его. Наоборот, разгоряченное лицо получало хоть какую-то свежесть. Ему уже не было холодно, но силы иссякали.

Юний видел, как редеют ряды его манипулы, и отчаяние начинало овладевать им. Стараясь сохранить хладнокровие и приободрить солдат, он с яростным криком врубался в ряды галлов, но тут же возвращался на свое место, чтобы не дать противнику обезглавить манипулу.

Он видел Тиберия Фонтея, который не менее храбро отбивался от наседавших кельтиберов, и с высоты своего коня успевал указывать центурионам на слабые места в обороне. Плюмаж его шлема колыхающимся красным пятном двигался среди рядов, притягивая к себе внимание врагов. Взмыленный конь Фонтея нервничал и плохо слушался поводьев, но все же не мог противиться железной воле седока.

Неожиданно на флангах раздался рев, перекрывший шум сражения. Это вступили в бой слоны Ферона. Разъяренные животные смяли ряды манипул и стали крушить римлян бивнями, топтать их, раздавливая хрупкие человеческие тела. Легионеры десятками гибли под их ногами, но ничего не могли поделать – пилумы были израсходованы, а велиты потратили все дротики на нумидийцев Адербала.

Другим неприятным сюрпризом для консула Семпрония стало появление в его тылу двух тысяч конных и пеших карфагенян, выведенных Магоном Баркидом из засады. Они завершили окружение римской армии.

Началась настоящая бойня. Римляне поняли, что поражение неминуемо. Конечно, голод и холод тоже внесли свою лепту, но победа зависит в основном от гениальности полководцев и удачи. А этот день явно не был днем консула Семпрония.

В пылу сражения Тит Юний и Тиберий Фонтей оказались рядом: фланги римлян постепенно прижимались к центру. Все видели, что конец близок.

– Что происходит?! Где консул?! Где легаты?!.. – надрывал горло Юний, пытаясь перекричать стоящий вокруг шум боя.

– Не знаю! – крикнул в ответ Фонтей. – Кругом одни пунийцы! Возможно, их уже нет в живых!..

Он вертелся на своей лошади, прикрываясь небольших круглым щитом от стрел и копий.

– Будем пробиваться вперед и выходить из битвы! Остальные пойдут за нами! Только бы не было паники! – Отбив, летящий в его голову дротик, трибун перевел дух и крикнул: – Командуй – сдать назад, сомкнуть ряды! Надо вырваться из этой западни…

Он умолк и повернул лошадь, собираясь пробиться к другим манипулам, чтобы отдать такой же приказ выжившим центурионам.

С огромным трудом это ему удалось. Через некоторое время раздался сигнал главной трубы, подхваченный горнами центурий, и остатки манипул, подавшись назад, соединились, создали подобие грозных шеренг и снова ощетинились окровавленными щитами и мечами.

Но римляне не собирались уходить в глухую оборону. Звуки горнов погнали их вперед, и легионеры стали пробиваться сквозь ряды врагов, рубя, коля, круша, сметая все на своем пути.

Отчаяние и осознание того, что терять больше нечего, придало им мужества, сделало почти непобедимыми. Голодные и обессиленные римляне совершили чудо – вырвались из гигантской ловушки, оставив за собой сотни трупов галлов и иберов.

Их выжило немногим более десяти тысяч – четвертая часть некогда грозного войска. Однако они все-таки избежали гибели, которую в это холодное утро готовил им хитроумный Ганнибал.

 

* * *

Испания, Новый Карфаген, 218 г. до н. э.

Аришат была бесконечно счастлива. Причиной этому были два крохотных прекраснейших создания, на которых она не могла наглядеться. Ее сыновья - близнецы Карталон и Гелон.

Сейчас они восхитительно посапывали в своих кроватках в новом доме, который купил для Мисдеса управляющий Юбал.

С рождением близнецов жизнь Аришат совершенно изменилась. Она чувствовала себя настоящей матерью, главная задача которой – уберечь своих детей от всевозможных жизненных опасностей.

Когда дети спали, все в доме ходили на цыпочках, зная, что Аришат становилась почти невменяемой при одной мысли о том, что кто-то может потревожить их сон. Но все снисходительно относились к этим неудобствам и радовались за Аришат и Мисдеса. Потому что для карфагенян огромное счастье жить полноценной семьей, пусть даже и вдали от родины.

После появления на свет сыновей Аришат полюбила Новый Карфаген, ведь он стал родиной ее детей и родным городом для нее. Она уже никуда не хотела уезжать, тем более что Мисдес часто наведывался к ним. Он всегда находил причину, чтобы хоть на недолгое время вырваться из военного лагеря, и Гасдрубал Баркид снисходительно относился к этим отлучкам Мисдеса, а если случалась оказия, то отправлял с очередным поручением в Новый Карфаген именно его.

Аришат не теряла связь с родиной, благо регулярно прибывающие из Карфагена корабли доставляли почту. Здесь были письма от ее старшей сестры – Алфаи, заменившей ей в шестилетнем возрасте мать; редкие весточки от ее отца; послания от свекра, Гамилькона, Мисдесу, которые муж разрешал ей читать; но чаще всех ей писала безмерно полюбившая ее Рамона.

Она рассказывала, что почти привыкла к дому мужа, но сам Козленок ей по-прежнему не мил. У них родился сын – Абдосир, который пошел весь в отца и дядю, Ганнона, и не вызывал у Рамоны глубоких материнских чувств. И конечно, в письмах все дружно беспокоились об Адербале, ведь вестей от него не было давно.

Ганнибал не установил с метрополией устойчивое сообщение, поступавшая из Италии информация была неточной, основанная в основном на слухах.

После его ухода в Испанию пришли римляне во главе с Гнеем Сципионом. Они разбили небольшую армию карфагенян, но не переходили ранее установленной границы на реке Ибер, и в настоящее время жестоко усмиряли племена местных кельтов.

Их появление добавило Мисдесу забот. Прошло полгода, прежде чем он окончательно выздоровел и мог начать выполнять свои обязанности, но уже под началом Гасдрубала Баркида.

Отправляясь в поход, Ганнибал наказал брату прислушиваться к советам Мисдеса, касавшихся политики на полуострове, и полноценно использовать его талант военного дипломата.

Мисдес искусно ссорил и мирил испанские племена. Без «справедливого» слова Гасдрубала ни один из покоренных вождей не смел начинать распри с соседями, а Карфаген получал от этого политические дивиденды.

Сейчас Мисдес направлялся с заданием к хорошо знакомым ему Андобалу и Мандонию, чье племя было покорено в свое время Гнеем Сципионом.

Небольшой отряд кельтов, находившихся на службе у Гасдрубала, держал путь в Атанагр.

Какому-нибудь чужеземцу было бы трудно отличить Мисдеса от илергета: он облачился в местные одежды – темные штаны, куртка, поверх которой накинут льняной плащ, застегнутый на правом плече медной булавкой с изображением головы лошади; к седлу приторочен вогнутый вперед ободом круглый щит, двух футов в поперечнике; у пояса – любимая Мисдесом фальката. На голове шлем на илергетский манер, с тремя султанами, и даже конь – местной высокорослой породы. Ни дать ни взять – настоящий илергет.

За последние годы Мисдес хорошо усвоил искусство перевоплощения. Он мог внешне успешно изменять как национальность – стать кельтом, нумидийцем, греком, турдетаном, – так и общественный статус – быть купцом, банкиром, простым солдатом, моряком. Только смугловатый цвет лица мог выдать в нем карфагенянина, но и для этого всегда находились нужные объяснения.

Рядом с Мисдесом ехал Биттор, успевший за это время стать отменным воином, обученным карфагенскому военному искусству. Они не испытывали друг к другу теплых чувств, и поэтому весь путь провели в молчании.

Биттор не был дома более двух лет. По возвращению его ждала свадьба с Верикой, которой уже исполнилось семнадцать, и он был весь в предвкушении встречи и последующей брачной ночи.

Мисдес подозревал, что Биттор никого не любил и никогда не полюбит. Это был мрачный, жестокий молодой человек с большими амбициями. Верика представляла для него только цель, посредством которой он хотел выбиться в вожди; кроме того, она вызывала у него животную страсть. Хотя Мисдесу были понятны нравы илергетов, ему все же было жаль это прекрасное, умное, непорочное создание, коим являлась Верика.

Но вот отряд наконец-то достиг своей цели. Охрана на воротах, узнав Биттора, пропустила их без лишних вопросов, послав к вождям нарочного с предупреждением о появлении гостей.

Андобал вместе в Мандонием, как всегда, неразлучные, вышли на открытую террасу и стояли, наблюдая за прибывшими. Оба – высокие, сильные, с властными лицами, имеющими многочисленные отметины, оставленные вражеским оружием, своим видом они внушали почтение окружающим.

«Именно такие люди должны управлять непокорными кельтами», – довольно подумал Мисдес, глядя на них. Улыбнувшись, он приложил руку к груди.

– Привет тебе, Мисдес, – дружески сказал Андобал.

Вождям нравился этот пуниец. Они привыкли к нему за время его неоднократных визитов, хотя он и представлял интересы весьма опасного соседа, каким они считали Карфаген.

– Вылитый илергет! Может быть, ты решил сменить хозяина? – расплылся в улыбке Мандоний.

– Что привело тебя к нам в этот раз? – Андобал хитро прищурил правый глаз: ему была вполне ясна цель визита Мисдеса, но обычай требовал соблюдения формальностей.

– Я приветствую славных царей илергетов от имени правителя Испании Гасдрубала Баркида, и прошу принять подарки от моего господина в знак дружбы между нашими народами, – сделав легкий поклон, церемонно ответил Мисдес.

«Да, красиво сказано – правитель Испании… – подумал Андобал, наблюдая, как воины преподносят ему украшенное драгоценными камнями оружие – меч и кинжал работы карфагенских оружейников. – Нам-то он уже давно не правитель!..»

– Мы благодарны властителю Гасдрубалу за оказанную честь, – торжественно сказал он, – и рады видеть его посланника у нас в гостях. – И добавил, просияв улыбкой: – Особенно если этот посланник – ты, Мисдес!

– Приглашаем тебя отужинать с нами, – вставил Мандоний. – Сегодня, в узком кругу. А пока можешь располагаться: слуги укажут тебе покои и снабдят всем необходимым.

Мисдесу хорошо знакома особенность местных варваров – проводить все официальные встречи за едой и обильными возлияниями в надежде выведать у послов побольше. Они наивно полагали, что искусные переговорщики – обыкновенные люди, имеющие свои слабости. Но в Карфагене были свои вековые традиции дипломатии. Мисдес в течение года вел переговоры, прислушиваясь к советам писца Харидема, служившего еще Гамилькару Барке, но не являющегося носителем аристократической фамилии. Харидем научил его, как не пьянеть на пирах, как по невольным жестам и мимике определять искренность собеседника, как избегать смертельной опасности при объявлении противнику ультиматума и многому другому. Мисдес был хорошим учеником, усвоил все очень быстро, и сейчас был готов к переговорам с илергетами в любом состоянии.

Ужин проходил в ярко освещенной гостиной в доме Андобала. Впрочем, гостиной эту большую комнату можно было назвать с натяжкой – во всяком случае, по меркам Карфагена. Все указывало на то, что это жилище варваров: грубая примитивная мебель, отсутствие привычных Мисдесу украшений – мрамора, мозаики, скульптур, золотой вязи. Только не сочетаемые с интерьером дорогая греческая посуда, карфагенские украшения из слоновой кости, поделки иберских ремесленников из золота и серебра говорили о том, что это все же жилище царя.

За низким столом, у самого пола, расположились вожди и посланники. Лакомились жареной оленятиной, дичью, речной жирной рыбой и различными легкими закусками, обильно запивая все это вином.

Андобал и Мандоний не начинали разговора о делах, ожидая, когда Мисдес захмелеет, о чем усердно заботился доверенный виночерпий, не оставлявший его чашу пустой ни на мгновение. Когда, как им казалось, нужный момент настал, Андобал, вытирая руки об одежду, сказал, довольно отрыгнувшись:

– Говори же, посол, что нужно от нас славному Гасдрубалу?

– Может, вначале поблагодарим богов за славный ужин? – засмеялся Мисдес.

– Это у вас, у пунийцев, много богов, – невнятно пробубнил Мандоний, разрывая зубами большой кусок жареного мяса. – А у нас один, и тот безымянный... Он не нуждается в нашей благодарности, а требует жертв, которые мы принесем ему сегодня ночью, если переговоры пройдут удачно.

Он осклабился, обнажая крупные неровные зубы.

– Позвольте мне тоже поучаствовать, – попросил Мисдес. – Я должен отблагодарить вашего бога за то, что он свел меня с вами.

Он знал обычаи илергетов: варварские жертвоприношения отличались от принятых у цивилизованных народов. У них не было храмов, и скот резали ночью перед воротами дома, обращаясь к своему богу и водя хороводы.

Братья заулыбались, но не ответили, ожидая оглашения послания Гасдрубала

– Мой господин предлагает вам отвернуться от римлян, – наконец произнес Мисдес то, что от него ждали.

Наступило молчание. Затем Андобал снова принялся за еду, отломив бедро от куропатки.

– Зачем нам эти неприятности, – наконец осторожно ответил он, покачав головой. – Римляне сейчас очень сильны. Гней Сципион – достойный противник…

Мисдес молчал, ожидая, когда братья до конца поймут смысл его предложения. Подумав, царь продолжил:

– Илергеты не могут жить под чьей-либо чужеземной властью. – Андобал укоризненно посмотрел на Мисдеса, напоминая ему о захвате их территории Ганнибалом. – И мы докажем это римлянам ... Но это будет позже…

– Карфаген готов официально извинится за недоразумения, возникавшие между илергетами и Ганнибалом, – опять вернулся к официальному тону Мисдес. В его голосе не было и намека на опьянение. – Мы готовы согласовать с вами вопрос о денежной компенсации за полученные неприятности,– добавил он.

– Деньги – это хо-ро-шо, – протянул Андобал. – Но они решают не все. На них не купишь новую молодежь – вместо той, которая сложит головы во время бунта.

Мисдес сделал вид, что не заметил сарказма.

– Римляне сейчас занимают территорию, согласованную довоенным договором, и поэтому нам не мешают, – пояснил он. – Но вам, в таком случае, придется воевать за свою свободу в одиночестве, без поддержки могущественного Карфагена. Гасдрубал же предлагает начать военные действия, объявить нас своими союзниками – тогда мы перейдем Ибер и поспешим к вам на помощь.

Мандоний, до этого молчавший, вступил в разговор:

– Как ты полагаешь, Мисдес, Сципионы получат подкрепления из Италии? Что слышно о Ганнибале?

– Ганнибал успешно перешел через Альпы, разбил римлян при Тицине и Требии, сейчас держит в страхе всю Италию. Вырезал не менее шестидесяти тысяч легионеров. Эти известия получены только что, от лазутчиков из стана римлян.

Мисдес удовлетворенно наблюдал, как вытягиваются от удивления лица вождей.

– Гасдрубал готов помочь вашему славному племени деньгами. Он гарантирует вам статус вечного союзника Карфагена. Сципионы не могут рассчитывать на значительную помощь из метрополии… – Мисдес пытался не упустить нужное мгновение. – Италии сейчас не до них: Ганнибал залил ее кровью. Мы полагаем, что момент настал.

После этих новостей переговоры пошли легче, и вскоре вожди согласились на то, чтобы поднять восстание.

Когда главный вопрос был решен, ужин продолжился в непринужденной обстановке. Обсуждали положение дел в Испании, охоту, красивых женщин.

«Вот теперь можно и захмелеть», – удовлетворенно подумал Мисдес.

– Мандоний, как поживает твоя прелестная дочь?– спросил он. – Она выросла и, наверное, стало еще прекрасней?

Мандоний покатился со смеху.

– Мисдес! Уж не хочешь ли ты стать моим зятем вместо Биттора?!

– Нет, я не могу. У меня красавица жена и двое сыновей. Но если бы я не был женат, то просил бы у тебя ее руки, – поддержал шутливый тон посланник.

– Смотри. Даже мне не удержать Биттора: он разрубит тебя пополам, если услышит твои слова, – продолжал смеяться Мандоний.

– Биттор – славный воин. Но и я кое-что могу!

– Знаем, знаем… Наслышаны о тебе, как о бесстрашном рубаке, – вмешался в разговор порядком захмелевший Андобал. – Пусть лучше сердце Биттора разобьет Верика, чем твой меч. Не нужно распрей из-за девчонок. Иначе нам не победить римлян в одиночку. Да и Гасдрубал не простит ...

– Если серьезно, – сказал Мандоний, – жена рассказывала мне, что Верика проплакала три дня, когда ты уехал. Наверное, она и сейчас не находит себе места, узнав, что ты здесь. Можешь встретиться с ней, пообщаться, заодно расскажешь о подвигах Биттора. Мы не держим женщин взаперти, а ты, я верю, будешь благоразумным.

– Да. Чуть не забыл, – сказал Андобал. – Биттора мы собираемся послать к авсетанам. Получается, к вам он не вернется. Останется в племени.

Подмигнув Мисдесу, он иронично добавил:

– Так что пополам разрубить тебя будет некому…

Застолье продолжалось. Появились музыканты, устроившие невообразимый гам, каким посчитал Мисдес исполняемую ими музыку.

Он позволил себе расслабиться и отдыхал душой и телом от тяжелой и опасной дороги. Миссия была выполнена, но из всех сидящих за столом только ему было известно: договоренность в действительности, односторонняя. Гасдрубал, побудив илергетов к восстанию, не собирался приходить к ним на помощь. Его целью была Италия, куда он стремился попасть, чтобы помочь Ганнибалу, а илергеты должны связать силы римлян и не дать им помешать осуществлению задуманного карфагенянами плана. Они слишком наивны; слово «свобода» туманит их разум. Илергетам суждено стать разменной монетой в игре двух великих держав.

Мисдесу их было искренне жаль, но это – всего лишь большая политика, в которой эмоции значения не имеют...

 

* * *

Испания, военный лагерь римлян, 217 г. до н. э.

 Тиберий Фонтей отдыхал в своей палатке, установленной слева от претория. В этом самом оживленном месте лагеря ему не удавалось полностью погрузиться в свои мысли - нахлынувшие воспоминания обрывались, возвращая Тиберия к реальности.

Разбитый Публием Сципионом в нескольких милях от реки Ибер, на южном склоне самого высокого холма, лагерь жил своей повседневной жизнью. Голоса, крики центурионов, топот марширующих караулов, бряцание оружия и доспехов – эти неизбежные звуки военной жизни слышались отовсюду и повсеместно, мешая легату сосредоточиться.

День прошел как всегда, и не отличался от других походных будней. В последнее время стычек с пунийцами не было. Публий ждал подхода армии брата, Гнея, который закончил с бунтующими илергетами – разгромил их, обложил непосильной данью и взял новых заложников. Теперь их армии должны соединиться, чтобы не дать Гасдрубалу перейти Ибер и прорваться в измотанную войной Италию на помощь Ганнибалу. Два Сципиона всеми силами старались не позволить двум Баркидам разорить свою родину.

Фонтей и Корнелий Сципион в Италии испытали на себе в полной мере силу карфагенского оружия. Оставалось надеяться, что остальные Баркиды не такие, как Ганнибал, а римляне проиграли битвы, но не проиграют войну.

Тиберию после долгого дня требовалось время для отдыха и восстановления сил: раны все еще беспокоили его. Он прибыл в Испанию недавно вместе с армией Корнелия Сципиона для помощи легионам Гнея.

Фонтей выжил в битве при Требии, где при прорыве пунийских порядков галльские мечи глубоко рассекли ему плечо и голень. Залечив раны, он продолжил войну здесь.

Срок его нахождения в должности военного трибуна истек. В Испанию Тиберий прибыл в качестве легата, командира легиона.

Пытаясь отвлечься от лагерных звуков, он вспомнил, как, раненый, отлеживался на своей вилле на морском побережье в обществе красавицы жены Домициллы и двухлетнего сына – Тиберия.

Фонтей рвался в бой, но раны были очень опасными. Он боялся, что не встанет на ноги до отбытия Сципиона в Испанию. Сенат заочно утвердил его кандидатуру в качестве легата, но, на всякий случай, утвердив и запасную – сенатора Гая Рекса.

Но он выздоровел. Фонтей обладал отменным здоровьем: на нем все заживало как на собаке. Чего не скажешь о его сыне, который беспрерывно болел, унаследовав от Домициллы слабое здоровье. Маленький Тиберий практически не выходил из дома. Хилого и чахнущего малыша легат никому не показывал – боялся сглаза. Никто из друзей, соседей, дальних родственников не видел сына Фонтея. Никто не знал, на кого он похож – на него или Домициллу.

С момента своего рождения Тиберий Младший жил с матерью на морском побережье в окружении врачей и немногих преданных рабов. Он ни разу не выезжал в Рим. Но появление Ганнибала в Италии сделало проживание вне крепостных стен опасным. Домицилла получила от Фонтея строгое указание: при малейших слухах о приближении пунийцев сразу переехать в цитадель Анция, расположенного в трех милях от виллы. Об этом же был предупрежден и начальник гарнизона.

Тиберий Младший – поздний и единственный ребенок легата. Фонтей никак не мог заиметь детей и развелся из-за этого с первой женой. Домицилла только через три года после заключения брака родила ему сына – единственного наследника и продолжателя рода Фонтеев. Поэтому легат холил его и лелеял, надеясь все же, что тот поправит свое здоровье, дыша целебным морским воздухом.

Сейчас, вдалеке от дома, мысли легата рвались в Италию, к сыну. Но расслабляться он позволял себе только вечером, когда оставался наедине со своими думами. В остальное время Фонтей был строгим и требовательным командиром. Трудно найти среди старших офицеров похожего служаку, столь фанатично преданного своему делу. Сципион доверял ему безгранично, солдаты уважали, а враги боялись.

Фонтею повезло, что старшим центурионом его первой манипулы назначили Тита Юния, с которым они вместе прорвались из окружения при Требии. Это тяжелое для Рима поражение сблизило их. Оба понимали: благодаря хладнокровию, проявленному ими в тот момент, Рим сберег четвертую часть своей армии, участвовавшей в этой резне, а это в свою очередь сберегло их собственные жизни.

Их дружбе не мешало цензовое различие: легат был из семьи потомственных сенаторов (хотя и «заднескамеечников»), Юний – сын среднего землевладельца. Они часто беседовали, рассказывая друг другу о своих семьях, обсуждая невзгоды родины, свалившиеся на нее с приходом проклятых пунийцев. Свидетели многочисленных смертей своих товарищей, жестокого истребления римских граждан, Фонтей и Юний ненавидели карфагенян всем сердцем. Желали смерти им и их близким, разорения их домам.

Тита без натяжек можно было считать эталоном римского солдата и младшего командира. Фонтей всецело полагался на него и никогда не перепроверял, верно ли выполняются приказы.

Так уж повелось, что центурионы являлись костяком римской армии. Любой полководец будет больше сожалеть о гибели хорошего центуриона, чем о потере военного трибуна. Их знания, передаваемые от одних к другим, постоянно совершенствовались, а накопленный веками опыт был бесценным. Сотня центурионов могла в короткие сроки подготовить из гражданского люда, никогда не державшего в руках оружие, непобедимое войско. Они были высокопрофессиональными военными, гордостью армии и Рима.

Военных же трибунов избирали ежегодно. Обычно ими становились дети сенаторов, которым надо было делать карьеру, а любая карьера в Риме начиналась с армии.

Фонтей не был карьеристом, не жаждал магистратских должностей, но службу любил и собирался воевать до тех пор, пока рука держит меч. По ряду причин он слишком поздно стал военным трибуном, и его столь скорое назначение легатом скорее исключением, чем правило. Легатами обычно становились более опытные военачальники, прошедшие через преторские либо консульские должности, способные заменить полководца. Но кандидатуру Фонтея, получившего венок за спасение легиона, показавшего на этой войне талант и отвагу, Сенат одобрил без колебаний.

Шум, раздавшийся за пределами палатки, снова отвлек легата от дум. Легионы Гнея прибыли и входили в лагерь.

Фонтей поднялся и вышел посмотреть на них, а заодно поприветствовать многочисленных знакомых, которые появились у него в Испании. Вдали от родины связь с земляками становится прочнее. Помимо его друзей, здесь находились и дальние родственники.

Армии братьев Сципионов действовали на территории Испании порознь, но иногда объединялись для решения каких-либо важных задач. Вот и сейчас перед ними стояла особая задача: не дать карфагенянам уйти на помощь Ганнибалу и этим спасти Рим от разорения.

Войска Гасдрубала представляли собой грозную силу: у него были закаленные в боях с испанскими племенами ливийцы, иберы, наемники-кельты, африканская и нумидийская конница, а еще вселяющие ужас слоны. Но эти войска, одержавшие немало побед над испанцами, ни разу не встречались с римскими легионами. На это и уповали Сципионы. На это уповал и Фонтей…

До настоящего времени римляне удерживали Гасдрубала в Испании, нападая на его здешних союзников. Гасдрубал вынужден был отзываться на призывы вождей племен во избежание их перехода к противнику. И в этот раз он шел спасать очередной союзнический город, осаждаемый Гнеем. Но это была западня, подготовленная Сципионами: при приближении Гасдрубала Гней снял осаду и двинулся на соединение с братом.

И сейчас они ждали Гасдрубала в этом лагере, надеясь заставить пунийца принять бой.

Фонтей располагал сведениями, что битва случится завтра; легионам Гнея дадут отдохнуть только одну ночь. Поспешность сейчас необходима как никогда. Но предстоящая сеча его нисколько не тревожила. Это будет лишь завтра, а сейчас можно пообщаться с земляками, узнать последние новости, а потом их, старших офицеров, пригласят на военный совет в шатер Сципиона.

На следующий день римлян подняли и накормили довольно рано. Утро только зачиналось, когда все трубачи собрались на претории и дали сигнал к построению армии.

Выстроенные легионы, как всегда, выглядели безукоризненно: начищенные доспехи, отражающие блики восходящего солнца, сверкающие посеребренные шлемы и поножи центурионов, колыхающиеся плюмажи офицеров, взмывающие ввысь штандарты и значки манипул, идеально ровный строй из красных плащей и щитов – все это восхищало и радовало глаз Корнелия, гарцующего перед строем на стройном гнедом рысаке.

Он любовался великолепием своего войска и пытался продлить наслаждение зрелищем.

Наконец, Сципион осадил коня и, еще раз гордо окинув взглядом бескрайние шеренги, зычно обратился к армии:

– Соотечественники! Сограждане! Союзники Рима!

Его голос звучал необычайно громко и далеко разносился по равнине, сразу ставшей необычно беззвучной. Казалось, даже птицы прекратили приветствовать восходящее солнце и вслушивались в слова полководца.

– Мы прибыли в эту страну не с совсем обычной миссией. Риму нужны новые земли для процветания Республики, ему надо показать свое могущество покоренным народам, чтобы удерживать их в повиновении. Это являлось необходимостью, когда в нашем отечестве царил мир. Рим вел свои войны на чужих землях, демонстрируя силу оружия и гордость римского духа. Но сейчас все изменилось. Наша земля истерзана войной, наши поля истоптаны вражескими сандалиями, пунийцы убивают наших детей и насилуют наших женщин. В трех милях отсюда стоят родственники и соплеменники тех, кто творит эти злодеяния. Они жаждут участвовать в этих бесчинствах.

Сципион повернул пляшущего в нетерпении коня в другую сторону и сделал широкий жест, чтобы показать: его призыв обращен ко всем.

– Помните! Любой из них может стать тем, кто войдет в ваш дом, заберет ваш урожай и вырежет вашу семью! Их дома далеко отсюда, им ничего не угрожает. Поэтому они не боятся возмездия. Мы здесь для того, чтобы остановить врага, не дать соединится с убийцами и грабителями, ведомыми вероломным Ганнибалом. Только от вас, от вашего мужества, зависит, будет ли Рим существовать как государство или мы падем, а наши родные станут бессловесными рабами. Загоним этих варваров в их конуры и спасем Италию! Слава Риму! Слава Сенату и народу Рима!

Когда Корнелий закончил, армия взорвалась криками. Лица солдат выражали мужество и решимость во что бы то ни стало победить ненавистных пунийцев и защитить свою истерзанную войной родину.

 

* * *

 Уже пять дней обе противоборствующие армии стояли на реке Ибер, но пока ничего серьезного не происходило. Случались мелкие стычки, но до рукопашной дело не доходило. Со стороны карфагенян в них участвовали в основном нумидийцы, со стороны римлян – велиты. Враги закидывали друг друга дротиками, стрелами и поспешно расходились, не вступая в битву.

Сейчас Мисдес с Гасдрубалом объезжали карфагенский лагерь.

Вечер плавно переходил в ночь, но Гасдрубалу спать не хотелось. Поэтому он и предложил Мисдесу эту позднюю прогулку.

В лагере тоже не спали. Солдаты собирались возле больших костров и тревожно переговаривались на разных языках.

В темноте никто не узнавал полководца. Он прислушивался к разговорам и наблюдал за происходящим у костров. Мисдес переводил ему услышанную испанскую речь, а ливийскую и нумидийскую Гасдрубал понимал сам.

Он сразу отметил, что всеобщее напряжение, царившее в последнее время среди его воинов, не спадало. Поэтому-то он и не решался дать сражение Сципионам. Боевой дух армии - слишком низок. Напрасно командиры пытались увещевать солдат, обещая им легкую победу и быстрый переход в Италию, где всех ожидают слава и богатство. Гасдрубал видел, что все их усилия тщетны.

Баркид выглядел угрюмым. Его лоб покрыли морщины от тяжких дум, глаза задумчиво глядели в пустоту ночи. Преданный конь, похоже, угадывал настроение хозяина и шагал молча и неторопливо, опуская с каждым шагом голову к земле.

Мисдес пытался как-то расшевелись полководца - ему совершенно не нравилось его настроение.

– Скоро мы обнимем своих братьев, Гасдрубал, – делано беззаботным тоном говорил он. – Наше прибытие ускорит агонию Рима. Представляешь, какая это будет встреча! Одни в Италии будут петь от счастья, а другие – рвать на себе волосы.

– Согласен. Встреча будет долгожданная, а для римлян ее итог станет смертельным, – пытаясь улыбнуться, ответил Гасдрубал.

Они опять замолчали: обоим было ясно, что разговор в подобном приподнятом тоне не клеится. Гасдрубал решил высказаться откровенно.

– Мисдес, я доверяю тебе как брату, поэтому могу сказать прямо: у меня скверное предчувствие. – Он тяжело вздохнул и продолжил уже совсем мрачно: – Я видел плохой сон, который даже не хочу пересказывать. Мне кажется … нам не удастся пройти через римлян…

Мисдес внимательно посмотрел на него. «Я тоже так думаю», – хотелось крикнуть ему, однако сказал он другое:

– Не раскисай, Гасдрубал. Сон – всегда просто сон. Боги на нашей стороне. Мелькарт не даст римлянам ни одного шанса! Они страшатся нас: великий Ганнибал научил их этому. Консульство Корнелия Сципиона прошло под знаком тяжких поражений римлян от Карфагена. Теперь этот бывший консул стоит перед нами, и список поражений будет продолжен ...

– С Ганнибалом ушли лучшие войска, – перебил его Гасдрубал. – Ты посмотри, кто у нас остался. Ненадежные кельтиберы, которые, как мне доносят, постоянно смотрят в сторону дома, да прибывшие недавно нумидийцы, набранные из различного отребья, потому что их лучшие воины остались в Африке. Ведь и царь Восточной Нумидии Гала, и царь Западной – Сифакс, которые точат мечи друг на друга и готовятся к войне, сейчас сами нуждаются в хороших солдатах.

– У нас есть настоящая карфагенская пехота, – возразил Мисдес. – Ее не было даже у Ганнибала …

– Карфагенская пехота … карфагенская пехота, – угрюмо передразнил его Гасдрубал. – Это еще не пехота, а неумелая молодежь, пусть и воодушевленная успехами Ганнибала, но не видевшая настоящей войны. Я уверен – они будут драться, как львы. Но хватит ли у них умения противостоять опыту легионеров? Я надеялся, что мы проскользнем мимо Сципионов и сможем уйти за Ибер... Воины привыкнут к войне, сражаясь по дороге с варварами, а в Италии будут распределены между ветеранами брата.

Какое-то время они снова ехали молча. Гасдрубала по-прежнему одолевали мрачные мысли. Все же он встряхнулся, и, пересилив себя, уверенно произнес:

– Не думай плохого, Мисдес! Я не робею и не падаю духом. Завтра на поле боя никто и не заподозрит о моей сегодняшней слабости. Однако надо реально смотреть на то, что преподносят нам боги.

– Вот таким мне приятней тебя видеть! – воскликнул Мисдес. – Все знают, что ты сполна обладаешь мужеством воина и талантом полководца. И враг завтра это увидит!

На самом деле Мисдесу было тоже не по себе и его тоже одолевали скверные предчувствия. Отправляясь в поход, он попрощался с Аришат, которая не плакала, как это обычно случалось перед долгой разлукой, а лишь сказала, обхватив его шею своими нежными руками:

– Мисдес, я уверена – мы скоро увидимся! Я привыкла к твоим частым отлучкам и уже почти не переживаю за тебя. Я знаю: тебя хранит Тиннит. Она услышала мои молитвы и призвала меня, когда ты лежал тяжелораненый. Она помогла тебе выжить. Она защитила тебя тогда, защитит и теперь. Так что возвращайся скорее домой, любимый!..

Эти слова жены не выходили из его головы. Но он не стал рассказывать об этом Гасдрубалу, чтобы не ухудшать его и так неважное состояние духа.

Рано утром войска подняли по тревоге. Был отдан приказ плотно поесть и выступать по сигналу.

Гасдрубал созвал командиров у себя для окончательного уточнения плана сражения. В армии было много испанцев, которым Гасдрубал не доверял до конца, и поэтому расстановка сил разъяснялась на походном столике, с которого только что убрали еду – полководец как бы просто пригласил ближайших соратников на завтрак.

Вскоре армия выступила на равнину между лагерями и встала, показывая врагу готовность принять бой.

В центре большой неорганизованной массой топтались испанцы, выстроенные карфагенскими командирами в некое подобие рядов. На правом фланге стояли отряды карфагенской пехоты, которыми командовал Мисдес. На левом – немногочисленные ливийцы из числа оставленных Ганнибалом, усиленные легковооруженными иберийскими наемниками. Нумидийская конница и слоны разместились рядом с пехотой Мисдеса. Наемные кельтиберийские всадники – возле ливийцев.

Гасдрубал не напрасно ждал Сципионов: те сразу приняли вызов.

Римские легионы вышли на огромное поле и стали строиться в обычный для себя порядок: три ряда манипул и конница по флангам.

Легион Тиберия Фонтея стоял напротив карфагенской пехоты Мисдеса. Хотя расстояние между ними было достаточно большим, и Фонтей не различал напряженных лиц молодых пунийцев, однако он интуитивно чувствовал: это новобранцы, они боятся грядущего боя.

Его же бойцы были полны решимости. Им не терпелось отомстить за родную поруганную землю и гибель боевых товарищей в Италии.

Раздался сигнал боевой трубы, подхваченный горнами манипул, и легионы центра, прикрывшись стеной щитов, двинулись в атаку.

Первыми шли манипулы гастатов – по шесть шеренг в двадцать рядов молодых, отчаянных римлян, которым нужно было набираться военного опыта и привыкать к войне. Между манипулами оставили проходы для велитов, которые забрасывали врага дротиками и камнями из пращей.

Крики центурионов здесь слышались чаще всего: молодых нужно поучать и оберегать от смертельных ошибок.

– Держать строй! Выше щиты!.. – надрывался Вибий Алиен – боевой товарищ Тита Юния по Требии, дослужившийся в Испании до центуриона гастатов. Он был чрезвычайно горд своей новой должностью и старался показать, что не зря ему доверили символ центуриона, виноградную лозу – розгу, которую он постоянно пускал в дело.

– Ты куда смотришь, сын осла! – орал он, замахиваясь лозой на молодого гастата, вскинувшего взгляд куда-то в небо. – Хочешь, чтобы балеарский камень заехал тебе между глаз?!

За гастатами, на расстоянии ста шагов, шли принципы – опытные воины, прошедшие через горнило множества сражений, готовые прийти на помощь своим молодым товарищам.

Последними неторопливо маршировали триарии – заслуженные ветераны, элита легиона, они не чеканили шаг и не нуждались в понукании центурионов.

Тит Юний, старший центурион первой манипулы триариев, не давал никаких указаний своим подчиненным. Но он, как центурион «первого копья», постоянно наблюдал за всем легионом. «Молодец Вибий, – одобрительно подумал Юний, услышав ругательства приятеля. – Быть ему когда-нибудь на моем месте!» Пока все шло как надо: легион был готов вступить в схватку.

– Труби: метнуть копья! – крикнул центурион трубачу легиона. Прозвучали дублирующие сигналы горнов, гастаты задержали шаг и с силой метнули пилумы во врага.

Стоящие в центре армии Гасдрубала испанцы прикрылись щитами. Потерь среди них не было, но щиты стали бесполезными: пилумы глубоко застряли в них, потянув своей тяжестью вниз.

Неожиданно для римлян (и еще более неожиданно для Гасдрубала) первые ряды испанцев, побросав щиты, обратились в бегство. Нет, они не были трусами, однако атака римлян стала для них веской причиной для того, чтобы покинуть поле боя и не уходить с Гасдрубалом в далекую и совершенно ненужную им Италию. Напрасно карфагенские командиры метались между бегущими, пытаясь повернуть их обратно: испанцы удирали как зайцы, бросая оружие и доспехи.

Однако оставшиеся верными Гасдрубалу ливийцы и карфагеняне успели охватить римское войско с флангов. Закипела настоящая битва.

Триарии Юния, которым полагалось вступать в бой последними, и то только в крайнем случае, вынуждены вступить в схватку ранее гастатов и принципов.

Мисдес умело командовал правым флангом. После удачно проведенной атаки карфагеняне воодушевились. Бой с римлянами шел на равных. Солдатам Мисдеса удалось расшатать строй манипул: все перемешалось, битва превратилась в отдельные поединки.

Мисдес метался на коне между рядов и подбадривал воинов. Молодые карфагеняне, хотя и не имели сколько-нибудь значительного боевого опыта, но сражались достойно. Отпрыски знатных родов, решившие поменять торговое ремесло на воинскую славу, они недавно прибыли в Испанию под впечатлением побед Ганнибала, и мечтали когда-нибудь войти в поверженный Рим. Ветераны, оставшиеся с Гасдрубалом для подготовки новобранцев, вполне сносно обучили их тонкостям ведения боя. И сейчас молодежь доказывала, что не зря провела столько времени в тренировочных лагерях под Новым Карфагеном.

Заметив рослого римлянина, который, как и он, с высоты своего коня отдавал приказы, Мисдес стал пробиваться к нему. За ним последовали охранявшие его два воина «священного круга». Мисдесу удалось приблизиться к римлянину, тем более что тот (а это был Тиберий Фонтей) не стал уклоняться и двинулся навстречу, приняв вызов.

Центурион Тит Юний, находившийся возле легата, заметив, что карфагенянин пытается вступить в поединок с Фонтеем, атаковал телохранителей Мисдеса и стал теснить их, ловко орудуя двумя короткими мечами. Он одинаково хорошо владел обеими руками, и воины «священного круга» постепенно начали отступать.

Мисдес и Фонтей столкнулись лицом к лицу. Они были чем-то похожи: оба сильные, опытные, умелые в ведении рукопашного боя, мастерски владеющие оружием. Даже кони у них были приблизительно одного роста. Первая сшибка не принесла преимущества никому.

Никто не вмешивался в этот бой. Впрочем, приблизиться к двум всадникам мешали Юний и охрана Мисдеса, которые отчаянно бились друг с другом.

Удары, наносимые Мисдесом и Тиберием, не достигали цели. И тот и другой либо искусно уклонялись от выпада противника, либо прикрывались небольшими круглыми щитами. Мечи выбивали искры, а пляшущие кони не давали нанести точный удар в незащищенную часть тела. Бойцы уже начинали выдыхаться, когда конь легата, в круп которому угодил чей-то дротик, рванулся в сторону.

Фонтей попытался удержать равновесие, открылся и тут же получил сильный удар в голову. Шлем легата съехал в сторону, но удержался на ремешках- это спасло Тиберия от следующего удара, который мог стать смертельным. Скользнув по гребню шлема, острая фальката Мисдеса отрубила Фонтею правое ухо и рассекла щеку. Удар был настолько сильным, что выбил легата из седла, и он упал под ноги сражающимся.

Римляне бросились вперед, пытаясь спасти своего командира. Подхваченный с одной стороны Титом Юнием, а с другой центурионом Квинтом Статорием, легат отступил в тыл манипулы.

Воодушевленные карфагеняне с победными криками стали теснить врага. Один из телохранителей протянул Мисдесу обороненный легатом золотой браслет с выгравированной на нем головой волка.

– Командир, это ваш трофей, – с восхищением сказал он.

Мисдес взглянул мельком на золотое украшение и произнес:

– Его нашел ты. Значит, он твой. Но после боя я выкуплю его у тебя. На память.

Не задерживаясь более, Мисдес поскакал к дальнему флангу, где ситуация стала меняться не в пользу карфагенян: римляне перестроились и начали теснить противника, загоняя в редкий кустарник, который мешал построению в фалангу.

То же самое происходило и на левом фланге. Римляне отбили атаку ливийцев и теперь стали теснить врага по всему фронту.

Очередной неприятностью для Гасдрубала стала бегство нумидийской конницы, которая даже не стала вступать в битву, а ринулась следом за сбежавшими испанцами.

Гасдрубал понял: сражение проиграно, надо спасать остатки армии. Скрипнув зубами, он велел трубить сигнал к отступлению.

Карфагенская пехота Мисдеса понесла наименьшие потери в сражении. Не потеряв строя, молодые карфагеняне покинули поле боя, оторвались от преследовавших римлян, вернулись к своему лагерю и заняли оборону между валами, ощетинившись копьями.

Сципионы не стали понапрасну проливать римскую кровь. Цель была достигнута: враг разбит, Ганнибалу не получить нового подкрепления. Римляне решили прекратить преследование.

Поздно вечером, сидя с мрачным видом у походного костра и крутя в пальцах выкупленный у охранника браслет легата, Мисдес думал: «Как же права оказалась Аришат, предсказывая нашу скорую встречу. Все-таки не зря говорят, что у нее дар провидения. Бедный Гасдрубал… Он никогда не станет таким же талантливым, как брат, и всегда будет лишь жалким его подобием».

Мисдесу не хотелось оправдывать и жалеть Гасдрубала. Он понимал, что не только предательство испанцев и нумидийцев, но и грубые просчеты полководца стали причиной этого поражения. Солдаты любят сильных и удачливых. Беглецы же не захотели вверять свои судьбы Гасдрубалу, так как не верили в его счастливую звезду…

 

* * *

Италия, 216 г. до н. э.

Адербал нежился в постели, от которой отвык за три года военного похода. Он удовлетворил свою похоть и теперь с интересом рассматривал обнаженное тело лежавшей рядом молодой римлянки.

«Какие великолепные формы! – думал он. – Грудь – высокая и красивая, талия тонкая, ладонями обхватить можно, и бедра, как у подростка. Почему римляне считаю плоскую грудь и широкую задницу эталоном женской красоты?»

Он перевел взгляд на чистое юное лицо девушки. «Все-таки она хороша. Вот только… этот настоящий римский нос... Считая такую форму носа восхитительной, римляне глубоко заблуждаются».

Впрочем, глаза Адербала ничего особенного не выражали. Они оставались такими же холодными и равнодушными, как всегда. Война сделала его черствым и бездушным по отношению к римлянам – как к военным, так и к мирному населению.

Теплая мягкая постель, красивая женщина – такое бывало на войне нечасто. Обычно подобное случалось, когда они захватывали какой-нибудь город или когда его отряд грабил очередную сельскую виллу. Это делалось не потехи ради: фуражиры врага не должны найти ничего для своей армии, и быстрые нумидийцы надолго уходили из лагеря для учинения опустошительных набегов.

Они исполняли приказ Ганнибала: уничтожать все римское, но не трогать италиков и их имущество. Полководец пытался склонить союзников римлян на свою сторону, напоминая об унижениях, которые доставляло им господство Рима. Вот и сейчас, истребив один из фуражных отрядов врага, нумидийцы ворвались в большое поместье богатого римского землевладельца и устроили там всеобщий разгром.

Адербалу не нравились грабежи и убийства мирных жителей. Он – благородный воин. Но только таким образом можно удержать диких нумидийцев – дать им вволю пограбить и насытиться местными женщинами.

Красивая дочь хозяина приглянулась Адербалу. Он решил оставить ее себе, помогая ей таким образом избежать поругания со стороны его дикарей. Ее звали Папирия. Высокая, белокурая, голубоглазая... Нумидийцы такими жадными взглядами окидывали ее с головы до ног, что несчастная девушка, дрожа от страха, постоянно пряталась за Адербалом, пока он не увел ее в дальнюю комнату.

Папирия инстинктивно чувствовала, что этот карфагенянин ее не обидит, и в благодарность предложила себя ему.

– Не бойся, они сюда не войдут, – насмешливо сказал Адербал на ее родном языке, когда они уединились.

– Господин, возьми меня, но только не убивай, и не отдавай этим зверям...

– Эти звери – мои бесстрашные воины! Не смей оскорблять их, римлянка! – грубо одернул ее Адербал.

– Прости меня, господин! – Она разрыдалась, закрыв лицо руками.

Адербал успокоился и ласково погладил ее по голове.

– Не бойся. Я не причиню тебе вреда.

Папирия, всхлипывая, подняла на него заплаканные глаза и заблеяла жалобным, дрожащим голосом:

– Господин, я вижу, ты благородной крови и не чета им. Я догадываюсь – у тебя есть сестры. Мы, женщины, не виноваты в том, что вызываем у мужчин похоть, и уж совсем не виноваты в ненависти пунийцев к римлянам... Посмотри на меня и вспомни своих сестер. Они ведь тоже могли бы оказаться в таком же ужасном положении. Но и там мог появиться благородный мужчина, который пожалел бы их слабость…

Ее слова заставили Адербала вспомнить о его далекой семье и о событиях, которые прошли после отъезда с родины.

После битвы у Требии прошло более полутора лет. Следом было сражение у Тразименского озера – блестящая победа Ганнибала. Под прикрытием тумана карфагеняне окружили и изрубили в узком ущелье более пятнадцати тысяч легионеров консула Гая Фламиния. Адербал помнил, как его правая рука отнималась от усталости – он убивал … убивал … и снова убивал, а битва напоминала бесконечную бойню. Как на скотном дворе... Паникующих римлян кололи, резали, кромсали, закидывали дротиками и стрелами. Это сражение имело ужасающие последствия для Рима. Население Италии охватила паника и смертельный ужас. Гордые, непобедимые римляне стали уклоняться от встреч с армией Ганнибала.

Фабий Максим – тот, который так красиво объявил войну в зале заседаний Совета Карфагена – шел со своими легионами за Ганнибалом, избегая прямых столкновений. Он постоянно держался на высотах, чтобы свести к минимуму превосходство Ганнибала в коннице, и все время уклонялся от боя, за что был прозван земляками Кунктатором, то есть Медлителем. Фабий слишком хорошо понимал и военное превосходство Ганнибала, и то, что только при помощи тактики выжидания можно избежать разгрома римской армии.

Вот уже несколько месяцев карфагеняне беспрепятственно блуждали по юго-восточной Италии – Апулии, грабя усадьбы и захватывая небольшие города.

Но римский дух снова восторжествовал. Ганнибал это чувствовал, об этом же сообщали многочисленные лазутчики. В стране росло стремление разгромить пунийцев любой ценой, хоть ценой собственной жизни. Все хотели воевать. Даже представители высшей знати, свыше ста сенаторов, вступили в легионы простыми бойцами.

Новые консулы, Теренций Варрон и Эмилий Павел, были настроены не так, как Фабий Максим. С армией, вдвое превышающей по численности войско противника, они двинулись за Ганнибалом.

Баркид ждал их вблизи Канн. Ему хотелось новой победы. Он отдавал себе отчет в том, что она будет очень трудной. Но новое сражение было просто необходимо: его воины расслабились и начали терять боеспособность. У них уже не осталось той злости, которая имелась после перехода через Альпы. К тому же начались проблемы с продовольствием. Ганнибал не мог грабить италийских союзников, а платить им было нечем.

В ожидании появления римских армий нумидийцы Адербала не сидели сложа руки. Они уничтожали вражеских фуражиров и сбивали с толку римских разведчиков, совершая глубокие рейды по вражеским тылам.

Но этот набег должен стать последним – нужно срочно возвращаться к Ганнибалу.

Постепенно воспоминания становились отрывистыми и расплывчатыми. Адербала стало клонить в сон. Его рука, поглаживающая бедро римлянки, замерла, но ее благодарный поцелуй в его плечо почему-то встряхнул молодого карфагенянина. Он вскочил, оделся и вышел наружу, где его солдаты устроилась на ночлег.

Нумидийцы были детьми пустыни, и домашний уют не привлекал их. Вытащив из дома все подушки, перины и тюфяки, они развалились под сенью фруктовых деревьев. Теплая августовская ночь, превосходное итальянское вино, жирная домашняя еда из хозяйских запасов – солдаты испытывали настоящее блаженство и благодарили своих нумидийских богов за подаренную усладу.

Одни спали, другие переговаривались, третьи прямо здесь удовлетворялись со служанками виллы, кряхтя от наслаждения.

Адербал подошел к Батию и Хираму, отдыхающим отдельно от остальных, во внутреннем дворике виллы. Они наслаждались свежестью небольшого фонтана и что-то негромко обсуждали.

– Караулы проверили? – спросил Адербал.

– Проверил, несут службу исправно, – ответил Хирам.

Вопрос был скорее формальным. В отряде Адербала караулы проверять не требовалось. Все бойцы были родом из местности, которая не одно столетие находилась под властью рода Батия. По обычаю, за малейшую провинность воина подвергали жестокой экзекуции, а его семью изгоняли в пустыню. Только так можно было выжить в суровых условиях Нумидии в условиях постоянных войн с соседями и борьбе за существование с природой. А несение ночного караула всегда считалось чем-то подобным священному ритуалу, который необходимо исполнять безукоризненно.

– Завтра возвращаемся в главный лагерь, – сказал Адербал, с трудом подавив зевоту. – Прикажите людям отдыхать. Хватит куража! Подъем будет ранним.

– Смотрю я на тебя, Адербал, и все большее уважение ты во мне вызываешь, – проговорил Батий. – Тебе только двадцать два года, но в тебе нет ни капли юношеской расхлябанности. Ты - дисциплинирован, требователен к себе, воздержан в пище и питье. А о твоей храбрости и бесстрашии в армии уже ходят легенды.

– Да уж, брат, – засмеялся Хирам, – отец так тебя любит, что порой мне кажется – он тебя усыновит, а нас с Гаудой оставит без наследства.

– Разумная мысль, – поддержал шутливый тон сына старый воин. – Может быть, и правда мне так поступить? Как думаешь, Адербал? Моим сорванцам необходимо еще расти и набираться мудрости, чтобы стать такими же, как ты, хотя они и старше тебя.

– Зачем же лишать наследства таких бесстрашных бойцов. – Адербал засмеялся и похлопал Хирама по спине.

Неожиданно лицо Батия стало серьезным. Он приподнялся, подбоченился и важным тоном произнес:

– Адербал, я много думал в последнее время и решил: ты должен стать членом нашего рода.

Он достал из-под туники золотой треугольный кулон на серебряной цепочке.

– Возьми это и надень.

Адербал взял вещицу в руки и внимательно ее рассмотрел. С лицевой стороны он увидел выгравированное изображение человека с головой льва, стреляющего из лука. С обратной стороны – надписи на непонятном языке.

– Это священный талисман нашего рода. Самого древнего и могучего рода Нумидии. – Лицо Батия светилось гордостью. – Мы называем его Канми. Любой наш соплеменник, увидев его на твоей шее, признает тебя своим господином и отдаст за тебя жизнь. И горе будет тому, кто не исполнит этот святой обычай! Его постигнет не только гнев богов, но и месть сородичей! Теперь ты – мой названный сын!

В знак благодарности Адербал почтительно склонил голову и прижал правую руку к сердцу, затем торжественно надел амулет на шею

– Спасибо, Батий... – с чувством произнес он. – Ты для меня в Италии как отец, а Хирам – как брат. Я чту ваши обычаи и никогда не забуду оказанной мне чести!

После сказанного он поднялся и обратился ко всем бойцам по-нумидийски:

– Всем спать, немедленно! Завтра вы мне нужны свежими и отдохнувшими...

 

* * *

 Следующим вечером отряд нумидийцев въезжал в главный лагерь карфагенян.

Прямо с дороги Адербал явился в шатер Ганнибала с докладом. Однако полководец не дослушал, прервав его на полуслове:

– Полно, Адербал. Я знаю, что ты выполнил все, как всегда, безукоризненно. Сейчас не до этого. Наконец-то мы даем сражение римлянам.

И он стал подробно разбирать роль отряда Адербала в завтрашней битве.

 * * *

Августовский рассвет наступил неожиданно. Ночь была безлунной. Когда темнота отступила, враги увидели друг друга. Равнина протяженностью не более чем в три мили постепенно заполнялась вооруженными людьми. Они не мешали друг другу: обе стороны готовились к грандиозной битве, которую считали переломной в этой войне.

Стройные ряды римлян выглядели очень грозно: щит к щиту, плечо к плечу, ровный ряд копий, шлемов, султанов – все выровнено, как по линеечке. Манипулы расположены очень плотно, но длину шеренг невозможно было охватить взглядом. По флангам расположилась конница, возглавляемая консулами. На левом – Варрон с союзниками, на правом – римские граждане Павла Эмилия.

Армия Рима напоминала мощнейший таран, готовый без труда пробить любую оборону.

Карфагеняне понимали, что враг силен, организован и число его велико. Но это не очень беспокоило их: у римлян не было самого главного – полководца, подобного талантливому Баркиду.

Ганнибал расположил свои войска в следующем порядке: в центре выступающей вперед дугой он поставил галлов и легковооруженных иберов; слева и справа от них расположились десятитысячные отряды ливийской пехоты; на левом фланге – тяжелая кельтская и галльская конница под командованием Гасдрубала из Гадеса; на правом – легкая нумидийская, возглавляемая Ганноном Бомилькаром.

Отряд Адербала в пятьсот человек держался особняком. Ганнон был предупрежден об особом задании, полученном ими непосредственно от Ганнибала.

Послушные нумидийские кони не резвились, а стояли как вкопанные, не мешая своим хозяевам наблюдать за подготовкой к сражению. Адербал долгое время не мог привыкнуть к такой послушности и преданности этих низкорослых друзей нумидийцев. Они напоминали ему прирученных собак. На войне он в полной мере оценил все их достоинства. Их не надо было привязывать во время спонтанных ночевок; в засадах они вели себя безупречно – скорее враги услышат седока, чем его лошадь; кони никогда не покидали своих раненых хозяев. Поэтому вначале похода он сменил своего кельтиберийского скакуна, высокого красавца, на нумидийского жеребца, подаренного ему Батием, и сейчас нисколько не жалел об этом.

Наблюдая за построением армий с высоты своего преданного коня, Адербал оценил позиции противников. Ему показалось, что ни у одной из сторон нет явного преимущества.

Однако он заметил, что римлянам в лицо дул горячий южный ветер, несущий густую пыль. Скорее всего, глаза легионерам забивало песком.

Армии еще строились, когда Адербал увидел большой отряд одетых в шкуры диких животных воинов, рассыпающихся по полю впереди строя карфагенян.

«Началось, – подумал он. – Пошли балеарские пращники».

Адербал почувствовал неприятный холодок внизу живота. Он не придал ему особого значения. Обычное ожидание чего-то грандиозного. Чего-то, что могло лишить жизни его самого и его товарищей. Наверняка кого-то из своих боевых соратников после сегодняшнего сражения он никогда больше не увидит. Адербал знал, что сейчас это мимолетное ощущение пройдет, и останется лишь жестокая, смертельная, незабываемая красота сражения.

Тем временем балеарцы засыпали врага камнями и дротиками. Но легионеры, укрывшись за ровными рядами больших щитов с закругленным верхом, не понесли серьезных потерь.

– Смотрите! – крикнул Хирам, указывая куда-то влево.

На фланге Адербал заметил конницу, несущуюся в сторону римлян. С такого расстояния фигуры всадников казались крохотными и сливались в единую коричнево-серую массу, окутанную столбами густой пыли.

– Конница Гасдрубала пошла в атаку! – воскликнул Адербал, дрожа от нетерпения. Горячая кровь билась в венах; и ему страстно захотелось броситься в гущу боя. Гигантская масса несущихся во весь опор с боевыми криками всадников – где еще увидишь такое?..

Да, это были всадники Гасдрубала из Гадеса, атакующие римскую конницу Павла Эмилия. Если бы Адербал оказался среди них, то увидел бы, как громадные кельты и галлы, вооруженные длинными мечами, сшибали с лошадей низкорослых римлян.

В отличие от пехотинцев, всадники Эмилия не могли воспользоваться преимуществом организованного, слаженного строя – ведь лошадям неведома эта военная наука. Противники полагались только на свое мастерство в рукопашном бою. К тому же конных кельтов и галлов оказалась больше, чем римских новобранцев, и они были значительно опытнее.

Воинственные вопли, лязг мечей, ржание лошадей, крики раненых и умирающих, – эта неизбежная какофония сражения буквально раздирала воздух.

Но вот римская кавалерия дрогнула и начала отступать, преследуемая беспощадным врагом.

На фланге, где стоял Адербал, нумидийцы тоже рванулись в атаку. И здесь закипела битва, однако тут карфагеняне встретили достойное сопротивление. Конница Варрона, состоящая из италийских союзников Рима, дралась достойно и отступала под давлением более многочисленного противника неохотно.

Пятьсот всадников Адербала оставались на месте, наблюдая за сражением и ожидая приказа командира.

«Фланги римлян свободны!.. – лихорадочно соображал взбудораженный Адербал. У него захватило дух при виде величественной и страшной картины, разворачивающейся перед ним. – Сейчас легионы пойдут в атаку!..»

Он не ошибся: раздались звуки труб, и римская пехота стройными рядами двинулась вперед, сметая всё на своем пути. Чеканя шаг, не издавая других звуков, кроме бряцания щитов и мечей, легионеры манипула за манипулой занимали все пространство перед армией Ганнибала.

Адербал всегда восторгался видом наступающих легионов. Он как завороженный наблюдал за ровными красными рядами плащей, щитов и султанов на сверкающих шлемах, идеальный строй которых не нарушался на любой пересеченной местности. Он понимал, что врагом нельзя восхищаться, но ничего не мог с собой поделать: зрелище марширующих манипул потрясало воображение. Такой эффектной – и эффективной! – атакой не могла похвастаться ни одна армия мира.

С фланга ему хорошо видно, что легионам сейчас противостоит неорганизованная, орущая толпа гигантов с белоснежной кожей, размахивающих огромными мечами, топорами и дубинами. Большинство из них – полуголые, разрисованные синей краской; другие – одеты в желтые и коричневые куртки.

«Дикари! – презрительно подумал Адербал. – Эти галлы хуже наших гетулов!» Он не любил их и подозревал, что они отвечают тем же карфагенянам. Но сейчас эти народы были нужны друг другу, чтобы уничтожить более могущественного общего врага.

Галлы встретили римлян оглушительными криками. Огромные воины как безумные кидались на щиты легионеров и гибли от коротких колющих ударов мечей, кромсавших незащищенные доспехами тела. Безмолвная римская машина перемалывала их, продвигаясь все дальше и дальше.

Та же участь должна была постигнуть и иберов, но тут взревели карфагенские трубы, и дальние от центра ливийские пехотинцы побежали вперед, разворачивая шеренги копейщиков под прямым углом к легионерам. Еще немного – и они охватили римлян с незащищенных флангов.

Ливийцы – это не галлы. Закаленные в боях, одетые в римские трофейные доспехи, они нисколько не уступали легионерам, а в рукопашном бою даже превосходили их. Ими командовали Магон Самнит и Магарбал, вдохновлявшие личным примером своих подчиненных на свирепую и молниеносную атаку.

Африканцы стали крушить вражеский строй, который под их напором дрогнул и постепенно стал разваливаться. Сражение начало рассыпаться на отдельные поединки, в которых ветераны Ганнибала в силу своего опыта брали вверх. К ним на помощь пришли конники Гасдрубала, изрубившие тысячи бегущих римских всадников. Они прекратили преследование и, развернув коней, врезались в тыл римской пехоты.

На правом фланге нумидийцы Ганнона Бомилькара не смогли добиться таких успехов – их вооружение было более легким по сравнению с римским. Сражение текло вяло, и конница Варрона успевала помогать своим легионерам - отбивать натиск ливийцев Самнита.

Вот здесь и пришел в действие запасной план Ганнибала.

– Вперед!.. – крикнул Адербал. Его пятьсот нумидийцев отделились от конницы Ганнона и, обогнув сражающихся, устремились во вражеский тыл. Заранее предупрежденные о маневре, нумидийцы на скаку перекинули щиты за спины и спрятали короткие мечи, обмотанные в тряпки, под одежду.

Отряд приблизился к стоящим в тылу легионерам, которые наблюдали за боем.

«Триарии! Они - очень опасны! – встревожено подумал Адербал, но тут же успокоил сам себя: – Хотя откуда у римлян настоящие ветераны? Все они полегли при Требии и Тразимене!»

При их приближении манипулы развернулись, сомкнули щиты и ощетинились копьями.

Нумидийцы вскинули вверх руки, показывая врагу, что они безоружны и не смогут причинить вреда.

Адербал, осадив коня, громко крикнул по-латыни:

– Мы сдаемся! Ганнибал терпит поражение. Центр бежит, и скоро побежит вся армия.

– Вы кто такие? – выкрикнул в ответ пожилой римлянин в серебряном шлеме центуриона.

– Мы данники карфагенян – нумидийцы. Наш народ находится под гнетом пунийцев и ненавидит Карфаген! Мы всегда желали гибели этому городу и не хотим умирать за Ганнибала. Тем более что его войне пришел конец!

Эти легионеры стояли далеко от основного боя и не видели, что творится впереди и на флангах. Поэтому известие о разгроме карфагенского центра было встречено ими как нечто само собой разумеющееся. Раздались радостные возгласы:

– Слава консулам! Слава Риму!..

Однако просто так верить перебежчикам римляне все равно не собирались.

– Всем слезть с коней и сесть на корточки! – громко приказал все тот же центурион.

Нумидийцы стали спешиваться и садиться на землю. Преданные кони недоуменно смотрели на своих хозяев, не понимая, что им нужно делать.

Легионеры окружили их плотным кольцом, наставив копья на шеи сдавшихся.

Адербал сидел рядом с Хирамом и шептал, не смотря в его сторону:

– Скоро римляне поймут, что мы их обманули. Поэтому нельзя упустить момент…

– Если они попытаются убить хотя бы одного нашего бойца, я не выдержу и начну их резать, – ответил злобно Хирам.

Римляне настороженно переговаривались между собой, но вскоре, убедившись, что пленники ведут себя смирно, ослабили внимание. Многие из них опустили копья.

– Трусы! – презрительно процедил центурион. – Только варвары могут предпочесть смерти рабство...

Внезапно впереди на фланге раздался далекий и мощный воинственный клич ливийцев, и легионеры стали сдавать назад. Слаженный строй манипул нарушился, превратившись в волну, распространяющуюся в тыл шеренг – так круги от пущенного в воду камня колеблют водную гладь. Стало понятно: карфагеняне провели удачную контратаку.

Те, кто охранял нумидийцев, на мгновение забыли о пленных, обратив свое внимание в сторону битвы. Секунды оказалось достаточно, чтобы Адербал и Хирам успели выхватить свои мечи из-под одежды и вонзить их в горла стоящих рядом солдат. Это стало сигналом для остальных: одни нумидийцы, не поднимаясь с земли, стали рубить римлянам коленные суставы, другие обрушили мечи на головы тех, кто стоял чуть дальше. В тылу легиона закипела яростная сеча.

В это время подоспели остальные нумидийцы из конницы Ганнона Бомилькара, а чуть позже показались кельтские всадники Гасдрубала. Легионеров окружили окончательно, и битва превратилась в избиение.

У римлян теперь не только отсутствовали защищенные фланги и тылы, они лишились самого главного – слаженности строя и способности маневрирования. Большая часть легионеров оказалось запертой в гигантском мешке; они не имели возможности участвовать в битве, пока их уставшие товарищи гибли под мечами пунийцев.

Шеренги же карфагенян постоянно пополнялись свежими воинами из задних рядов, которые продолжали работать словно мясники, пока их товарищи по оружию отдыхали в тылу.

Гибель римского войска была неминуема. Спастись удалось немногим. В их числе оказался и консул-неудачник Теренций Варрон.

На поле боя полегли консул Павел Эмилий, консулы прошлых лет Гней Сервилий и Марк Минунций, около восьмидесяти сенаторов.

Общее количество погибших римлян и их союзников превышало семьдесят тысяч человек. Такого страшного поражения римская история еще не знала.

Потери карфагенян составили не более шести тысяч – в основном галлы. Но самое главное, что потерял Рим в этой кошмарной мясорубке – веру союзников в его могущество. Многие племена и города средней и южной Италии отшатнулись от покачнувшегося исполина, и на долгие годы на страну опустилась мгла.

 

* * *

Италия, 215 г. до н. э.

Карфагеняне начали осаду Нолы – города, союзного Риму. Они вели себя достаточно пассивно: не использовали осадных орудий, не строили защитных укреплений – просто взяли крепостные стены в кольцо.

Ганнибал вел тайные переговоры с городскими низами, недовольными Римом, и был в полной уверенности, что скоро перед ним откроют городские ворота.

Римлянам не удалось одержать ни одной серьезной победы в Италии, поэтому карфагеняне были спокойны и не хотели напрасного кровопролития. Вместо солдат воевали дипломаты – своим оружием, разумеется. Италийцев упорно убеждали в том, что Ганнибал воюет не с ними, а с Римом.

Многие союзнические города сдались без боя, надеясь на окончательное избавление от римского господства. Теперь, как считал Ганнибал, настала очередь Нолы. Однако дело осложнялось тем, что в осажденном городе находился бывший римский консул Клавдий Марцелл, победитель инсубров - самого свирепого племени италийских галлов, у которого под началом имелось два легиона и союзнические войска.

Марцелл, умудренный годами политик, быстро выявил тех городских бунтарей, кто имел сношения с пунийцами, но не стал принимать жестоких мер: напротив, он обласкал их главарей, наградил деньгами и велел допускать к себе в любое время.

Агенты Ганнибала доносили: римляне готовятся к открытому сражению, и чернь поддержит карфагенян, напав на обоз Марцелла, оставшийся в городе.

Но это было ложью. Карфагенский полководец не знал всей правды.

Сделав вид, что переговоры зашли в тупик, Ганнибал велел выстроить армию перед лагерем, не приближаясь к городским стенам, как бы призывая Марцелла вывести легионы.

Но тщетно – римляне не выходили.

Прошло три дня. Каждое утро пунийцы строились в боевые порядки, а вечером отправлялись обратно в лагерь.

Терпение Ганнибала иссякло, и он отдал приказ к штурму города. Взревели трубы. Из лагеря понесли лестницы, стали выдвигаться осадные машины. Карфагенская пехота подтягивалась к стенам под прикрытием лучников.

Внезапно большие центральные ворота распахнулись, и легионеры быстрым шагом выступили из города, сметая осаждавших. Не готовые к такому развитию событий, растерянные карфагеняне были вынуждены принять бой, в котором римляне сразу получили преимущество.

Со стороны главных ворот осадой города руководил Ганнон Бомилькар. Увидев, что сражение разворачивается неблагоприятно для пунийцев, он крикнул стоявшему рядом Адербалу:

– Бери нумидийцев и ударь по правому флангу римлян!..

Адербал, послушно кивнув, вскочил в седло и понесся к своему отряду. Он слышал, как Ганнон отдавал распоряжения остальным командирам, надеясь как-то выровнять ситуацию, но мыслями молодой карфагенянин были уже в сражении.

Едва услышав приказ, его люди сорвались с места и поскакали в сторону правого фланга легионеров.

Тем временем, другой отряд под командованием Исалки, знатного нумидийца из рода, который испокон веков соперничал с родом Батия, атаковал левый фланг римлян.

Адербал мчался впереди своего отряда на низкорослом, но быстроногом коне. Он осадил его в двадцати шагах от легионеров, успевших сомкнуть щиты, и изо всех сил метнул тяжелый дротик.

Боковым зрением Адербал увидел Хирама, тоже делающего замах.

– Ур-рр!.. – закричал тот, и два дротика, описав крутую траекторию, опустились в самую гущу воинов противника.

Это стало сигналом к действию: со всех сторон раздались воинственные кличи карфагенян, и несколько сотен дротиков посыпались на головы легионеров.

Послышались крики раненных и умирающих римлян. Из-за первых рядов легионеров начали выскакивать застрельщики - велиты, на ходу готовясь к атаке.

– Уходим!.. – воскликнул Адербал, и его люди, развернув коней, ринулись в обратную сторону.

Отойдя на безопасное расстояние, они потратили несколько мгновений, ожидая, пока велиты не израсходуют свой запас дротиков практически впустую, и тут же повторили свою стремительную атаку.

Так продолжалось несколько раз подряд. Легионеры вынуждены были ослабить напор. Но ненадолго. Одновременно открылось еще двое городских ворот, и на помощь римлянам вылетела конница союзников. Теперь уже они атаковали фланги карфагенян.

Адербал заметил слишком поздно, что его отряд оказался практически в кольце: впереди – легионеры, сзади – вражеские всадники. Выхватив из-за пояса небольшой нумидийский рожок, он протрубил сигнал тревоги, и его солдаты успели занять круговую оборону.

Отбиваясь от окружавших врагов, они израсходовали все дротики, копья, стрелы и схватились за мечи, сойдясь в рукопашной схватке.

Нумидийцы дрались как бешеные, но хладнокровия римлян, так же, как их строя, ничто не могло нарушить.

Адербал видел гибель своих лучших воинов. Его отчаянию не было предела – ведь он ничем не мог им помочь им.

Адербал бился плечом к плечу с Батием и Хирамом, пытаясь расчистить дорогу к спасению. Понимая, что через строй манипул им не пробиться, они нащупали слабое место в боевом порядке эскадрона римских союзников – скорее всего, новобранцев – и направили туда всю свою злость.

На секунду показалось, что они уже вырвались из гибельного кольца, но тут легат Валерий Флакк направил в гущу сражения свежих конников – на этот раз римских ветеранов. Они-то и решили исход боя.

Нумидийцев теснили все сильнее. И вот легионеры из передней шеренги дружно метнули в них копья.

– Берегись, Хирам!.. – завопил Адербал.

Но было поздно. Он увидел, как пилум воткнулся в правое плечо его названного брата, выбив Хирама из седла прямо под ноги сражающимся.

Успев увернуться от меча какого-то италийца огромного роста, укрытого синим шестиугольным кавалерийским щитом, Адербал, ловко поднырнул вправо и широким замахом отрубил противнику незащищенную левую ногу выше колена. Его острый как бритва меч рассек толстые кожаные штаны всадника, мясо, кость, и вонзился в бок рослого рысака, с диким ржанием вставшего на дыбы. Дико закричавший от боли римлянин сильно дернул поводья, и его конь опрокинулся на спину, подмяв под себя искалеченного седока.

– Ур-рр!.. – завизжал от восторга Адербал, но, обернувшись, увидел, как сползает с коня, обливаясь кровью, оглушенный ударом в голову Батий. Адербалу захотелось кричать от бессилия. Он был готов погибнуть, но спасти названного отца. Внезапно конь под ним словно взбесился – возможно, от боли, вызванной неглубокой раной в боку, – рванулся вперед и, несмотря на свой маленький рост, пробил ряды римлян, вынося наездника из боя.

С трудом успокоив своего верного друга, Адербал заметил, что его левая рука сильно кровоточит. Правая нога начала неметь – возможно, он сломал ее. Впрочем, это заботило его сейчас меньше всего. Адербалу захотелось броситься обратно, чтобы вызволить своих нумидийских братьев из страшной ловушки. Но в этот момент затрубили трубы, призывая карфагенян к отступлению. Подчинившись приказу, оставив на поле боя убитых и раненых, солдаты отошли к лагерю, а римляне вернулись в город.

Карфагеняне, уже отвыкшие от поражений, чувствовали себя униженными и опозоренными – тем более что победа была одержана слишком малочисленным противником.

Вечером в лагере царила необычная тишина. Подавленные карфагеняне вспоминали события минувшего дня – и делали это молча.

Адербал лежал в своей палатке, угрюмо наблюдая за тем, как лекарь колдует над его ранами. Однако собственное физическое состояние ему было безразлично. Все его мысли остались рядом с Батием и Хирамом. За годы похода Адербал так привязался к ним, что не понимал, как воевать дальше без отеческого наставления Батия и братской поддержки Хирама. Он словно в одночасье осиротел. Даже сейчас ему не с кем было поделиться своим горем. Одна мысль утешала его: возможно, товарищи в плену и Ганнибал выкупит их.

Большую часть ночи Адербал провел в мучительных раздумьях и лишь под утро забылся тяжелым сном. Его бросало то в жар, то в холод: похоже, воспалились раны. Он чувствовал себя все хуже и хуже, и его не тревожили, давая отдохнуть. Только личный лекарь Ганнибала время от времени навещал Адербала – менял повязки, оставлял какое-то питье, горькое и одновременно терпкое на вкус.

На второй день Адербалу стало легче. Неожиданно в палатку вошел один из выживших в той злополучной сече бойцов – Бостар.

– Командир, ты должен сам увидеть это, – глядя в сторону, произнес он угрюмо.

Адербал с трудом поднялся и вышел наружу. Три бойца из его отряда с хмурым видом сидели на лошадях, ожидая, пока Бостар поможет командиру взобраться на коня. Потом, не говоря ни слова, они развернулись и поскакали в сторону города. Адербал последовал за ними.

Приблизившись к крепостной стене, он различил установленные на башнях кресты с распятыми на них обнаженными телами. Когда расстояние позволило различать лица казненных, в двух из них, к своему ужасу, он узнал Батия и Хирама. Даже в смерти они были неразлучными!...

Не стесняясь слез, Адербал зарыдал, уткнувшись в гриву коня. Его последняя надежда увидеть их живыми - рухнула окончательно.

Ему стало невыносимо одиноко в этой проклятой стране, на этой бессмысленной войне, где погибают те, кто тебе близок и кого больше никем не заменишь.

 

* * *

Испания, Новый Карфаген, 214 г. до н. э.

 В доме был Мисдеса настоящий праздник. Слуги не успевали подавать и убирать блюда. На столы выставлялось все самое отборное и лучшее. Гости уже буквально не могли ни есть, ни пить. Нетронутые блюда уносили, сменяли их новыми, еще более совершенными и изысканными. Танцовщицы и музыканты старались изо всех сил, чтобы угодить присутствующим; музыка и танцы не прекращались ни на секунду.

Причиной такого торжества стали два молодых привлекательных человека с обветренными, мужественными лицами, возлежавших на лучших гостевых ложах. Даже знакомые с трудом узнавали в них Адербала и Магона Баркида, которые покинули Новый Карфаген четыре года назад. Из юношей они превратились в настоящих мужчин, перенесших невзгоды и тяготы труднейшего похода и опасности множества сражений. От постоянного пребывания на открытом воздухе при любой погоде их кожа сделалась грубой, ее покрывали многочисленные шрамы – следы ударов вражеских мечей. Однако все эти отметины войны никак не уродовали молодых людей.

Помимо Мисдеса, здесь находились Аришат и несколько близких друзей из числа карфагенских аристократов. Вопросы сыпались как из рога изобилия, но Адербал с Магоном отвечали неохотно. Горькие воспоминания были еще слишком свежи. Им не хотелось рассказывать о пережитом. Тысячи … тысячи убитых и умерших от ран карфагенян и римлян стояли перед их глазами, как немой укор содеянному Ганнибалом с их помощью. Поэтому о войне они рассказывали совсем немного, вспоминая лишь какие-то забавные случаи из походной жизни вроде примеров нерасторопности необстрелянных новобранцев или смешных казусов, связанных с незнанием карфагенянами местных обычаев.

После поражения при Ноле Ганнибал отправил своего брата Магона в Карфаген с донесениями и просьбами о помощи. В сопровождающие ему отрядил Адербала, который после полученных ранений еще не мог сражаться.

– Уговорите этих старцев дать нам больше воинов и денег, – напутствовал их Ганнибал, – и возвращайтесь поскорее. Вы нужны мне здесь, в Италии.

– Брат, мы сделаем все возможное, – ответил Магон. – Доказательства твоих побед зажгут в их жалких душонках пламя карфагенской гордости. Я нисколько не сомневаюсь в нашем успехе.

– Адербал, – продолжил Ганнибал, – я сочувствую твоему горю. Все мы знаем, что Батий и Хирам стали тебе как родные за время похода. Они – настоящие герои. Но это война. Мы видели много смертей. На их месте мог оказаться каждый из нас. Как донесли мои агенты в Ноле, в городе находятся землевладельцы, чьи виллы были разграблены вашим отрядом, а их родные убиты. Они упросили Марцелла считать нумидийцев не военнопленными, а обыкновенными преступниками - злодеями, которые должны быть подвергнуты мучительной и позорной казни. Мы возмущены поступком Марцелла. Уничтожение запасов продовольствия, которые могут попасть к врагу, всегда было частью любой войны, и нумидийцы не нарушали этих неписанных правил. После этого злодеяния Марцелла мы будем относиться к римлянам подобающе.

Ганнибал обнял Адербала, похлопав его ободряюще по спине.

Морской путь в Карфаген прошел на удивление спокойно. Наверное, боги решили, что испытаний с них уже достаточно. Корабль достиг берегов Африки ранним утром, и посланцы сошли на берег. Они не узнали порт, который сильно разросся за период их отсутствия, отвыкли от яркого африканского солнца и безоблачного неба. Но впереди их ждали радостные встречи с родными и исполнение главной миссии – посещение Сената.

Дом старого Гамилькона встретил Адербала ликованием. Одним – сын, другим – брат, он вернулся живым и почти невредимым. Большей радости его семье и не надо было. Мужественный, красивый, герой войны – сердце Гамилькона переполнялось гордостью. О таком сыне мечтал бы каждый отец!

Расспросы, расспросы, еще раз расспросы... Адербал устал от них, но не показывал виду, чтобы не расстраивать близких.

Наутро Гамилькон потребовал созыва экстренного заседания Сената для заслушивания доклада посланцев Ганнибала.

И вот этот день настал ... Магон и Адербал в сопровождении четырех воинов, несущих большой кожаный тюк, торжественно вошли в величественное здание, где огромный переполненный зал встретил их приветственными возгласами.

Посланцы представляли собой величественное зрелище. Сила, суровость, опаленная войной молодость, незримый ореол победителей делали их для присутствующих настоящими героями, почти что современниками Александра Великого. Они были совершенно не похожи на привычный тип карфагенянина – торговца, не ведавшего поля брани.

Когда шум в зал подутих и Магон получил возможность говорить, он с гордым видом обратился к Сенату:

– Отцы Карфагена! Почтенные сенаторы! Мы только что прибыли из вражеской Италии. На наших сандалиях еще остались капли римской крови.

Он посмотрел на свои ноги, как будто выискивая на них кровавые пятна.

– Карфаген никогда не одерживал столь великих побед, и его армия никогда не сеяла во вражеской стране столько страха и паники. Всем известно: Рим – величайшее государство, его армия – сильнейшая в мире ... Нет, она была сильнейшей, пока мы не пришли в Италию! Мы одержали блестящие победы при Тицине, Требии, у Тразименского озера, при Каннах, нанесли римлянам тяжкий урон в бесчисленных стычках. Коварный враг потерял более двухсот тысяч солдат убитыми и более пятидесяти тысяч пленными. На полях сражений нашли бесславную смерть два римских консула, а еще один зализывает в своей норе тяжелые раны. Диктатор Фабий Максим, объявивший Карфагену войну вот в этом самом зале, прятался от нас, как трусливый заяц. Бруттийцы, апулийцы, часть самнитов и луканцев, уверовав в мощь Карфагена, перешли на нашу сторону...

Магон сделал знак сопровождавшим его воинам. Те развернули тяжелый кожаный тюк и вытряхнули его содержимое прямо на мраморный пол.

Огромное количество золотых колец покатилось в разные стороны, рассыпая по залу мириады вспышек, отраженных от многочисленных свечей и факелов.

– Смотрите, отцы Карфагена! Это кольца, которые носили всадники – люди, принадлежащие к самому высокому римскому сословию. Глядите же, как много здесь этих побрякушек. Их владельцы уже никогда не послужат своей стране. Никогда их сандалии не ступят на нашу землю. Никогда их воины не услышат приказов, а римские мечи не поразят ваших поданных! – воскликнул Магон.

В зале одобрительно загудели. Сенаторы стали с энтузиазмом топать ногами и стучать посохами. Некоторые вскочили со своих мест, вскинув руки в яростном порыве. Возбуждение все нарастало. Гул голосов быстро перешел в сплошной патриотический рев. Ловкий ход молодого Баркида сделал свое дело. Магон улыбнулся: сейчас он был уверен - Сенат поддержит любую его просьбу.

Сделав паузу, он начал более подробно рассказывать об успехах Ганнибала, с победным видом глядя в сторону представителей антибаркидской партии, которые сидели в дальнем конце зала.

Масла в огонь подлил старый Гамилькон, который, стараясь перекричать присутствующих, обратился к Ганнону Великому:

– А что скажет нам римский сенатор в Сенате Карфагена? Следует ли выдать Ганнибала римлянам за такой урон, нанесенный им карфагенским оружием?

Понимая, как невыгодно он выглядит в настоящий момент, Ганнон вскочил и, не обращая внимания на Гамилькона, гневно обратился к Магону:

– Скажи нам, Баркид! Запросил ли Рим после всего этого мира?.. Нет, погоди, я отвечу за тебя сам … Нет! – громко выдохнул он. - Не запросил и не запросит никогда!

Умудренный политик, Ганнон повернулся спиной к Магону и, игнорируя его, продолжил свою речь, обращаясь к сенаторам:

– Я, как и все присутствующие, рад победам Карфагена! Но я не доволен той бездарной политикой, которую ведут Баркиды в Италии. Победы Карфагена – достаточный повод для заключения в настоящий момент выгодного мира. Все мы помним, что первая война тоже начиналась успешно, но помним и то, как она закончилась.

Он снова повернулся к Магону:

– Я уверен, ты сейчас попросишь у нас еще солдат, денег и хлеба. А зачем тебе все это? – И, опять не дав Магону ответить, Ганнон продолжал: – Вы добились блестящих побед. Вы захватили знатную добычу. Так навербуйте наемников в Италии! Купите хлеб! И не отягощайте казну Карфагена своими требованиями! Если вы этого не сможете сделать, то не следует ли признать, что успехи Ганнибала не столь уж и значительны?! А может, ты, Баркид, не говоришь нам всей правды? Не так ли?!

Лицо Магон от возмущения стало покрываться красными пятнами.

– Уважаемый сенатор, – гневно воскликнул он. – Легко, сидя на лавках Совета, подозревать во лжи тех, кто проливает кровь свою вдали от отечества, и во благо его. Легко, нежась в мягких постелях своих роскошных вилл, рассуждать об отсутствии тягот и лишений в военных походах. Мой брат одержал блестящие победы, но следствием этого стало уменьшение его армии, которую нужно немедленно пополнить, иначе война окажется напрасной...

– Баркид, ты, наверное, неправильно меня понял, – бесцеремонно перебил его Ганнон. – Я не умоляю побед карфагенского оружия, но выиграть битву – не значит победить в войне. Ты говоришь, что у Канн уничтожено большинство лучших римских воинов и что под вашим контролем почти вся Италия. Тогда скажи нам: сколько латинских городов выступило на стороне Ганнибала? Назови мне количество людей из тридцати пяти римских триб, перебежавших к вам.

Видя, что Магон растерялся, на помощь ему пришел Гамилькон, который вскочил с места и срывающимся от возмущения голосом заговорил, обращаясь к притихшим сенаторам:

– Отцы Карфагена, все мы знаем уловки Ганнона, который откажется от родного отца, узнав, что тот желает зла римлянам. Слава и честь Карфагена для него пустые звуки. Пускай Рим не запросил пощады сейчас, но сделано главное – подорвана вера его союзников в непобедимую римскую мощь. А это стоит многого! Рим – не вся Италия. Ганнибалу нельзя грабить союзников, иначе они могут возвратиться в лоно метрополии. Поэтому политика Карфагена в Италии должна быть гибкой, и не может быть основана на обирании побежденных народов.

Раздался одобрительный шум, и Гамилькон понял: Сенат снова склоняется на сторону Баркидов. Для того чтобы окончательно закрепить победу своей партии, старый лис сделал то, что уже давно собирался сделать:

– Я наивно полагал, что ненависть Ганнона и его приспешников направлены против Ганнибала, но не против Карфагена. Я всегда разделял эти понятия – ненависть к политикам и ненависть к отчизне. Но я ошибался: Ганнон и Карфаген несовместимы. Все, что хорошо Ганнону – плохо Карфагену и спасительно для Рима. Поэтому я официально заявляю о разводе моей дочери с братом Ганнона – сенатором Гасдрубалом.

Козленок, не ожидавший такого поворота событий, вскочил со своего места, задыхаясь от ярости. Как будто не замечая его присутствия, Гамилькон продолжал говорить, снова захватив внимание Сената:

– Я призываю всех присутствующих в свидетели. Пусть Ганнон передаст сказанное своему брату! С этого момента наши семьи ничего не связывает. Я не буду требовать обратно богатого приданного своей дочери Рамоны. Пускай на эти деньги Ганнон вооружит целый римский легион и обретет дополнительное удовлетворение от помощи своей «настоящей» родине. Я не буду претендовать на моего внука Абдосира. Когда он вырастет, из него получится великолепный римский центурион. Несмотря ни на что, мы обязаны помочь Ганнибалу завершить войну, столь успешную для нас!..

Закончив, Гамилькон облегченно опустился на свое место.

Ошеломленные сенаторы молчали, не зная, как реагировать на столь неожиданное заявление Гамилькона. Но сказанное им рассеяло последние подозрения, навеянные речью Ганнона, и Сенат проголосовал за помощь Ганнибалу.

В течение полугода было подготовлено двенадцать тысяч пехотинцев, полторы тысячи всадников, двадцать слонов. Однако из Испании пришли дурные вести: Сципионы активно теснили Гасдрубала, и Карфаген вот-вот потеряет эту важную богатую колонию.

Совет постановил направить собранные войска в Испанию, а полководцами, помимо Гасдрубала Баркида, назначить Магона Баркида и Гасдрубала Гисгона.

И вот именно таким образом, вместо Италии, Магон и Адербал оказались снова в Испании и теперь находились в доме Мисдеса, вспоминая на шумной пирушке минувшие дни.

 

Глава 4 ...

Перейти на главную страницу...